В течение этого времени с ним случилась важнейшая перемена, которую он даже не заметил.
Лиф вырос.
Из узкоплечего, вечно бледного и часто перепуганного мальчугана он превратился в юношу хотя и немного хрупкого на вид, но высокого и стройного, в фигуре которого опытный глаз уловил бы выносливость и легкость движений. Но перемена произошла не только в его внешности. Лиф часто и подолгу беседовал с Одином, и постепенно кое-что в его взглядах на жизнь азов переменилось. Как и прежде, он страстно ненавидел войну и насилие, и что-то в его душе противилось необходимости отдаться на волю судьбы, какой бы она ни была, но он понял, что иногда обстоятельства бывают неумолимыми и есть силы, которые могущественнее богов. Но, несмотря на все это, Лиф твердо знал, что однажды, когда Геймдал затрубит в горн Гьяллар и позовет азов и их союзников на Последнюю Битву, он не сможет встать и пойти с ними.
Лиф ни с кем не делился своими мыслями, так как у него не было для этого случая, ведь никто в его присутствии не говорил о Сумерках Богов Все, как один, — не только сами азы, но и все их друзья, союзники и слуги, вплоть до сторожей и конюхов, избегали говорить на эту тему, если Лиф оказывался поблизости. Он не понимал причины такого поведения: зачем он находился здесь, зачем Тир и Тор обучали его искусству владения мечом, если не для того, чтобы подготовить его к последней, решающей битве?
К битве, когда он будет стоять с оружием в руках против собственного брата…
Лиф часто думал о Лифтразиле и вспоминал его с теплотой, сам не зная почему. Он только трижды встречал своего близнеца, каждый раз очень ненадолго и в обстоятельствах, которые приятными никак не назовешь. Лифтразил совершенно однозначно был его врагом, и, возможно, куда более лютым, чем Суртур и все его великаны, но, несмотря на это, он думал о брате с любовью. Лиф не отваживался говорить об этом вслух. Он хорошо помнил, как упоминание кровных уз привело к ссоре между Бальдуром и Локи.
Он не говорил об этом даже с Бальдуром, с которым их связывала крепкая дружба.
Прошло ровно четырнадцать месяцев его жизни в Химинбьёрге. Наступивший день, как это часто случалось в последние месяцы, снова принес плохие новости из Мидгарда в мир богов.
И все-таки этот день отличался от других. Из поездки, продолжавшейся более года, вернулись Геймдал и Локи. Они объездили девять миров, чтобы приобрести союзников для Последней Битвы. Не один
Лиф сгорал от нетерпения поговорить с вернувшимися домой азами и из их уст услышать все новости. Но сразу по прибытии Один позвал их к себе, и больше их никто не видел.
В то время Лиф гостил в Идалире, лесной крепости Уллера, находившейся в самом сердце Азгарда, по соседству с великолепным Гладсхаймом — резиденцией Одина. Там он брал у Уллера уроки стрельбы из лука, когда из долгого путешествия в Азгард прилетели Хугин и Мунин. Лиф видел воронов Одина не в первый раз и не однажды замечал их полет над сверкающими золотом стенами Гладсхайма. Не в первый раз они приносили плохие новости из мира людей в мир богов. Удивительное дело: мальчик всегда безошибочно чувствовал, с каким известием — радостным или печальным — возвращаются вороны домой. На этот раз, когда пара воронов пролетела над верхушками вечнозеленого леса, по его телу прокатилась ледяная волна страха.
Лиф замер и посмотрел вверх сквозь зеленую крышу листвы. Это чуть не стоило ему жизни. С раннего утра вместе с Тиром и Уллером он учился отбивать мечом или голой рукой летящую в него стрелу, и Уллер слишком поздно заметил перемену в поведении Лифа. Он выпустил из лука стрелу, которая с жужжанием пронеслась мимо щеки мальчика, едва не задев его.
— Ты в своем уме, Лиф? — испуганно воскликнул Уллер. Он выронил лук, бросился к Лифу и с ужасом посмотрел на него. — Что на тебя нашло? Я ведь мог тебя убить!