То есть до этого мы были ими заняты, но к моменту, когда заняли других, частично уже освободились. Они рухнули, а мы стоим, их бог наказывает, а нас нет, — значит, святые. Католики не считаются, этих бог так давно наказал, что вообще непонятно, зачем живут, крестятся, венчаются: все равно ведь не спастись. Так вам и сейчас в любом приходе на святой Руси объяснят, а в XV веке — и подавно.
Второе, на чем держится эта претензия, — это на страданиях, на крови новомучеников. На русской, так сказать, Голгофе, несомненно имевшей место. Только раз есть русская Голгофа, есть ведь и русский Иуда, и русский Пилат, и русские воины-бичеватели, и русские первосвященники, и отечественный суд синедриона, и отечественная толпа, кричавшая: «Распни!» Насчет толпы — даже фотографий множество сохранилось. Понятно, что тут и Троцкий с латышскими стрелками, но для наших масштабов, если и всю Латвию поголовно под ружье поставить — не хватит.
В общем, святая Русь — это такая Афродита Милосская, которая сама себя высекла из куска мрамора, а потом себе же руки и отрубила.
Мы святые потому, что хорошо помучили сами себя. До 1917 года всем торжественно сообщали, что мы живем в святой Руси с божьим народом, равномерно распределенным по всей территории. А потом вдруг немалая часть этого божьего народа порушила храмы и постреляла священников. Конечно, божественный замысел на нашу святость может проявиться в чем угодно, в том числе и в страданиях. Но тогда он и в гей-браках может проявиться. Сказано же Исайе Богом: «Мои мысли — не ваши мысли». А мы так думаем: наши, чьи же еще. Какие у нас, такие и у Бога должны быть, а иначе, зачем нам такой Бог?
Если посмотреть, какие страны высказывают претензию на особую духовность, то это обычно те, которые подотстали от своего окружения экономически и вообще — по части, допустим, достоинства гражданина, всяких его прав и свобод. Сейчас это, например, кроме нас, Иран, ну и в целом исламский мир. А лет 100—150 назад в Европе Германия отстала от конкурентов Англии и Франции, и пошли разговоры: у этих — холодный галльский ум, английский меркантилизм, служба золотому тельцу на фабриках, а у нас — чистый германский дух, здоровый крестьянин, «Волшебный рог мальчика» и философия. Философия с музыкой действительно удались, но в остальном долго пришлось помучиться.
Европа как церковь: разлитое христианство
А теперь у нас говорят: вся их Европа — выродившаяся и бездуховная, потому что у нас храмы полны, не протолкнуться, к Андреевскому кресту народ от Крымского моста стоит, а там в храмах пустота. И у нас службы длинные, а там короткие, у нас стоять надо, а там не аскетически сидят. В общем, чистенько, но бездуховненько.
Только чего добивался Христос: чтоб люди знали православный молитвослов или чтоб относились друг к другу по-человечески — видели в другом себя самого, то есть образ божий? Христианская цивилизация — это когда много церквей, набитых народом, или когда люди не делают другому то, чего не хотели бы для себя?
У Тарковского в «Рублеве» конкурент Рублева, иконописец Кирилл, сперва, обидевшись, ушел, а потом вернулся в монастырь. «Плохо, — говорит, — в миру». Ну так, может, церкви-то у нас полны, потому что в миру плохо. Снаружи — злоба, предательство, тьма, мрак. А внутри — золото, свечи, книги, музыка, лики праведных. Крест опять же. И даже люди иногда добреют.
Церкви в Европе пустые, может, не потому, что у людей там ничего святого, а потому, что не надо бежать в них за святым спасаться от мира. Христианское они равномерно разлили по всей своей цивилизации, пропитали им всё. Особенно после мировой войны, хотя попытки начались раньше. Европа сейчас — это мир разлитого по всей жизни, растворенного в жизни христианства. Евангельскими ценностями пропитана правовая и бытовая культура. Европа, собственно, сейчас — вся церковь и есть.
Возьмем крайний случай — с Брейвиком. Да, норвежские церкви пусты, пустее прочих европейских, а гнида Брейвик сидит в двухкомнатной камере с телевизором и тренажером, книжки читает. Так ведь только святое общество, страна-церковь может своего убийцу посадить в камеру с тренажером. В более духовном он бы сел так, что пожалел бы, что не умер. А самые духовные из нас, конечно, потребовали бы его немедленно прилюдно казнить. В странах, где в храмах народу каждую пятницу больше, чем у нас на Пасху, так и казнили бы давно. И только в США цивилизованно 20 лет поизводили бы апелляциями. А у этих — максимально 21 год с тренажером.
Не потому ведь, что норвежцы не чувствуют, что Брейвик сделал зло. А потому, что они уже не могут и не хотят так ответить злом на зло, чтобы волосы дыбом встали. Это ж какую аскезу надо пройти! Гуляя по немецким лесам, заметил, что незнакомые люди, сойдясь на тропинке, друг с другом здороваются. А у нас проходят мимо, глаза в сторону отведя: ты меня не видишь, я — тебя, вот и замаскировались. А про себя думают: «Не маньяк ли?» Так где христианство-то? А ведь сколько езжу по европейским странам, читаю на разных языках, никогда не встречал выражения Sancta Norvegia, или Sancta Italia, или Agia Ellada.