Сначала все к нему езжали;
Но так как с заднего крыльца
Обыкновенно подавали
Ему донского жеребца,
Лишь только вдоль большой дороги
Заслышат их домашни дроги, —
Поступком оскорбясь таким,
Все дружбу прекратили с ним.
Канал прерван.
Эра оскорбленных чувств
Латинское слово для «оскорбления» contumelia связано с прилагательным contumax и глаголом contemno, con + temno, с + резать, и почти буквально соответствует одному из русских глаголов со значением оскорбления «срезать». Греческое prosbole, от pros + ballo, к + бросить, приставка, означающая направление действия, и глагол «бросать» тоже понятны по своей внутренней форме: бросить что-то в кого-то. Презрительно бросил. Есть даже русские вульгарные соответствия вроде хамоватого «наброс».
Оскорбление в русском — по самому устройству слова — нечто, что должно заставить человека почувствовать скорбь. Грусть, тоску, печаль. Латынь и греческий говорят об оскорбляющем — о его действии. Русский — о том, кому нанесено оскорбление. О его чувствах: об обиженном и обидевшемся.
Времени оскорбления в России соответствует эпоха обид и оскорбленных чувств. Поиска обидчиков и тем для обиды. Российские публичные спикеры последних лет лидируют не только по части оскорблений, но и по части регистрируемых ими же обид, нанесенных им лично, России, православию, нашей великой истории, национальным, религиозным, половым и прочим лучшим чувствам. Как заметил коллега Иван Давыдов, целые номера современных российских газет, целые выпуски новостей могут состоять из публичных обид. «Сегодня депутат Х обиделся на...» «Губернатора Y задело высказывание о...» Представитель комиссии такой-то заявил, что глубоко оскорблен тем-то и тем-то, этот вознегодовал, тот потребовал извинений, она — призвать к ответу. Российские ораторы жалуются, негодуют, ропщут, дуются как мышь на крупу.
Чувствительность их повысилась необыкновенно. Души тонки, как кружева барышень. Россия представляется им местом злачным, местом покойным, иде же не должно быть ни печали, ни воздыхания. И раз вздохнув — а это у нас легко, — требуют к ответу. Однако кого из страдальцев наказывать, а кому дать удовлетворение? Одни страдают оттого, что Путин вернулся, другие страдали бы, если бы он ушел. Я сильно страдаю оттого, что владельцы московских квартир вешают кондиционеры на фасады домов, лишая смысла любую архитектуру. Владелец же квартиры страдает оттого, что у соседа есть, а у него нет, — и вешает свой ржавый чемодан рядом с ионической капителью.
Моральное страдание зависит не от поступка человека, а от субъективного восприятия его действий потерпевшим, а это вещь зыбкая и неопределенная. Категория моральных страданий, во-первых, не квантифицируемая: как их измерить? Во-вторых, не отвечает принципу nulla poena sine lege — «без точного закона нет ни преступления, ни наказания»: потенциальный правонарушитель не может с точностью предсказать, какие его действия повлекут оскорбление чувств. То есть этот состав преступления зависит не от деяния, а от субъективной оценки потерпевшего.
Мистер Твистер с женой, дочкой и мартышкой страдали оттого, что с ними в одной гостинице, и даже на одном этаже, оказался негр. «Там, где сдают номера чернокожим, мы на минуту остаться не можем». Мартышка, возможно, и не страдала, но кто ее спрашивал.
Один страдает от вида девушки без платка и в короткой юбке, другой — оттого, что девушка оделась в соответствии с православным дресс-кодом: пропадает красота. Европейцы страдают, когда видят на своих улицах минареты и женщин в чадре, а мужья женщин в чадре — оттого, что на улицах реклама, а на рекламе плечи, речи, свечи и бедра, бедра кругом — и на каждом углу сидит по французу, и каждый пьет бордо. А пьющий его француз страдает от шумных американских туристов, которые так глупо заказывают в его бистро кока-колу и свой жидкий американский кофе. Афганские талибы морально страдали от присутствия на родных скалах исполинских будд, все остальные — от их уничтожения. А вот тут стоп: во втором случае имеется факт порчи имущества. Религиозные страдания — вообще неисчерпаемая тема. Человек, никогда не бывший церковным, даже не представляет себе степень чувствительности и соответственно способности страдать, которую развивает в себе практикующий прихожанин. Для человека, зашедшего со стороны — ну храм и храм, служба как служба. А на самом деле — нет. Православный человек в храме способен мучиться буквально от всего. От того, что батюшка подал не тот возглас или что-то в службе сократил, от того, что читают невнятно или, напротив, русифицируют отдельные слова, от того, что не по чину или, напротив, слишком по чину. Любители древнего русского благочестия страдают в храмах от живоподобных, писаных маслом икон синодального периода, больше похожих на увеличенные католические открытки, и многоголосного партесного пения, от хоров, закатывающих композиторские концерты. Любители службы, знакомой с детства, страдают от попыток внедрить в обиход элементы христианской старины.