Дед Тимофей ответил на мой вопрос обстоятельно и со знанием дела.
– А зачем хрестьянину буквы знать? – спросил он и сам себе ответил: – Незачем. Одна беда от этой грамоты простому человеку. Ничего хорошего для простого человека в буквицах нет и быть не могет.
– А как же Библию читать? – спросил я.
Дед так перепугался, что, казалось, стал вдвое меньше.
– Да что вы говорите, ваше священство! – забормотал он. – Мы же знаем, что Библию читать токмо вашим священствам дозволено, а нам, темным, запрещено наистрожайшим образом.
– А с чего ты взял, что мы священники? – подал голос Усман.
– Как это с чего? У товарища твоего крест на груди. Нешто неясно?
– Разве обычные люди не носят кресты? – удивился я.
– Как можно! – Дед зашелся от негодования. – Святотатство и богохульство!
– А как у вас к мусульманам относятся? – спросил Усман.
– К басурманам? Да никак. Люди как люди, только вера у них другая.
– Поганая? – уточнил Усман.
– Ну да, поганая, языческая то есть.
– Как же языческая? Языческая вера – это когда богов много, а у мусульман Бог един.
– Не знаю я, – вывернулся дед, – я человек темный, святым делам не обученный. Слыхал, что басурманская вера поганая, а правда то или нет – мне неведомо. Может, и неправда. А ежели хотите порасспросить кого, так вам в Троицк надо. Это по Московской дороге два дня пути и один день в сторону, на запад. Там монастырь стоит, там вам монахи на все вопросы и ответят, – дед загадочно хихикнул.
– А сколько народу в Москве живет? – спросил я сам не знаю зачем.
– Тьма тьмущая, – лаконично ответил Тимофей.
– Точнее не знаешь?
– Кто ж его знает точнее? Много там народу, больше, чем в Серпухове, в Подольске и в Троицке, вместе взятых, вона как много!
– А что у тебя в мешках на первой телеге? – спросил Усман.
Дед Тимофей замолчал, будто прикусил язык. Потом нехотя произнес:
– Значит, разбойники.
– Да не разбойники мы никакие! – возразил Усман. – Просто интересно. Что, спросить нельзя?
– Спросить-то можно, – печально сказал дед. – Ситец там, рогожа, платок шелковый для Маськи, гвозди железные, крючки рыболовные, соль столовая... Мы же с рынка едем, сено продавали. Отбирать будете?
– Да ну тебя! – рассмеялся Усман. – На хрена нам все это барахло! Нас с Сергеем покормить, да в баньке попарить, да разговором развлечь – ничего больше и не нужно от вас. Можем и заплатить.
– Чем заплатить? – заинтересовался дед. Усман вытащил гранату из одного из многочисленных кармашков камуфляжа.
– Знаешь, что такое? – спросил он.
– Нет, – дед боязливо отодвинулся в сторону.
– Дергаешь за кольцо, бросаешь и прячешься. Через четыре секунды она взрывается.
– Это как?
– Разрывается на части вдоль насечки, а вот эти квадратики разлетаются во все стороны.
– Как пули?
– Примерно.
– Проверяете, ваше священство?
– С чего ты взял?
– Проверяете, не польщусь ли на запретное. Нет, ваше священство, у нас в Михайловке законы чтят, как положено. Будет вам и обед, и баня, и остальное, и все бесплатно. А яйцо ваше я и даром не возьму.
– Почему?
– Запретное потому что.
Мы еще долго ехали – почти до самого вечера. Ни одного постоялого двора на дороге не встретилось. Тимофей пояснил, что они размещаются в дне пути друг от друга, до следующего можно добраться в аккурат к закату. Трижды мы встречали обозы, которые при виде нас съезжали на обочину, уступая дорогу. Хозяева одного обоза даже куда-то попрятались, и если бы мы с Усманом польстились на немудреное добро, наваленное в телеги, оно досталось бы нам без малейшего труда. Странно, что никто нас не обгонял, хотя мы двигались шагом. Не увидели мы также ни одного всадника и ни одного пешего путника.
Я спросил об этом деда Тимофея и получил исчерпывающий ответ:
– Боятся. Попрятались, стало быть.
– А чего боятся? – удивился я.
– Как чего? Вас и боятся. С пищалями, в броне – да еще в такой страшной броне, ненашенской. Любой испугается.
Больше мы не возвращались к этой теме. Из разговора я узнал, что семья у деда Тимофея большая – считай, половина деревни его родственники; что помещика Евпраксина живьем никто не видел – он живет в Москве, как и положено помещику, а в имении никогда не бывал, ибо нечего ему там делать. Цены на соль и на шелк растут год от года – купцы говорят, что из-за войны с немцами. Война идет уже третий год, каждую весну проходит рекрутский набор, а прошлой осенью внеочередной был. И в Троицком монастыре, говорят, тоже провели внеочередной набор монахов. Несмотря ни на что жизнь продолжается, молодых мужиков в войско забрали не всех... Ничего интересного, в общем, в мире не происходит.
– А кто на нашей стороне воюет? – спросил я. – Англичане, французы?
– Немцы какие-то воюют, – ответил Тимофей. – Одни немцы за нас, другие против нас, а какие из них кто – простому человеку не разобрать.
– Первая мировая война? – предположил Усман.
– Вполне может быть. Слушай, дед, а пушки в русской армии есть?
– В войске-то? Есть, а как же, есть пушки.
– А танки?
– Это еще что?
– Повозки такие бронированные с пушками.
– Нет, о таких не слыхал. Да и зачем повозки бронировать? От божьего слова броня не защитит.
Дальше разговаривать было бессмысленно. Половину вопросов дед не понимал, на другие отвечал так, что понятнее не становилось. Потихоньку мы перешли на житейские темы. Я рассказал анекдот про то, как молодой человек пошел к родителям любимой девушки просить руки их дочери. Будущая теща предложила ему с ней переспать. Будущий зять побежал к машине за презервативом, где его встретил будущий тесть, сообщивший ему, что это было испытание, которое он успешно выдержал, раз покинул дом с таким загадочным выражением на лице.
– А что такое презерватив? – спросил Тимофей и добавил, выслушав мои объяснения: – Придумают же люди... Грех это – божьему промыслу препятствовать.
– В каком смысле? – не понял я.
– В таком смысле, что раз кому суждено дите зачать, так это божий промысел, и препятствовать ему нечего. Иначе геенна огненная.
Больше я не рассказывал анекдотов.
Ближе к вечеру наш обоз свернул с главной дороги на проселок, едва намеченный колесами немногочисленных телег. Дед снова начал горланить песни. Все были похабные, некоторые – довольно смешные. Когда дед устал, я спел пару песен из «Сектора Газа», которые понравились гораздо больше, чем анекдот про тещу. Дед только не понял, что такое педераст. Пришлось объяснить и выслушать очередную тираду о грехе. Какие-то они все слишком религиозные.
Потом мы с Усманом попытались спеть дуэтом «Звезду по имени Солнце» – не удалось, потому что все три аборигена опять повалились на колени и стали умолять не губить их грешные души. Остаток пути мы ехали молча.
Михайловка оказалась совсем маленькой деревушкой, не больше двух десятков домов – если только эти халупы можно было назвать домами. Вместо окон – узкие горизонтальные щели в одно бревно, затянутые бычьим пузырем. Ни одной трубы над крышами, печка дымит прямо в комнату, дым выходит в узкие щели под потолком. Интересно, конечно, увидеть живьем, что представляет собой древнерусская курная изба, но жить тут я бы не хотел. Даже в продвинутой двухэтажной модификации, которая отличается от базовой тем, что скотина содержится отдельно от людей на первом этаже, именуемом «подклеть».
Такая изба в деревне была одна – и жил в ней дед Тимофей, который оказался деревенским старостой. Местное население, удивительно многочисленное для столь маленькой деревеньки, слушалось его беспрекословно. В продвинутой избе нам выделили место для почетных гостей. Взглянув на него, я осведомился у Усмана, не было ли в «газели» репеллента от вшей и клопов. Усман мрачно сообщил, что нет.