В перерыве молодежь вовсю эксплуатирует тему пророчеств и Нострадамуса.
Мне хочется закрыть тему про звезду Полынь и открыть другую. Про дальнейшее. Еще неплохо бы отнестись с пониманием ко всяким эксплуататорам темы во имя коммерческого успеха, государственных вливаний в Пиар и прочих шведов.
Реплика (программист, 30 лет):
— Не следует путать боль со страшилками для мазохистов. "Каждый человек во вселенной знает, где добро, а где зло" — эта фразочка из американского фильма и нам подходит. Видимо, где-то барьер американе охраняют, а по совместительству фильмы снимают. Эти нам братья. У них тоже там не все ладно. Башни-близнецы рухнули, а безопасность в аэропортах — все больше про ботинки и лифчики. Ну, чисто Россия времен Советов.
Над американцами мы смеемся, потому что уважаем.
Молодежь справедливо считает, что игру мы затеяли несколько отличную от "Сталкер. Тень Чернобыля", разработчик GSC "Мир игр". Что верно, то верно. Нам в Зону не надо, нам надо из Зоны и в неведомое. То есть свет мы в конце тоннеля ищем и угадываем, что там на Свету пригодиться может из текущего багажа… знаниевого например.
Тут мы сильно похожи на тех, кто был сорокалетним во время Чернобыльской аварии. Им и даем слово. Они прошли два перевала как минимум, и ничего — нам сто очков вперед дадут в мыследеятельности.
Вот, к примеру, Владимир Григорьевич Асмолов…
Он уже на экране — большой, ужасный человек, такие нравятся молодежи:
— Я до сих пор себя отношу к поколению атомщиков, как и все мы, я пришел на работу в Курчатовский институт… Это было в начале 1970 года. Там работали люди, которые пришли в Курчатовский институт в 50-х годах, им тогда было 40, и в свои 40 лет они уже были серьёзными руководителями. Они основали Курчатовский институт и вообще всю атомную программу СССР, которая выросла из работы по атомному проекту, этих людей называли отцы-основатели. Я имел счастье работать с Анатолием Петровичем Александровом, для меня это Гессер. Остальные были земные люди, я бы сказал, маги высшей категории. С ними мне довелось просто работать вместе, начиная с должности инженера и далее. Когда в начале 90-х годов я стал директором Института проблем безопасности, директором центра по научной работе, в начале 90-х годов, мне было уже под 50, и я был молодым директором. Через полтора месяца мне 60. И вот ощущение молодости, оно уходит только тогда, когда я начинаю разговаривать с молодыми руководителями, которые только пришли на основные посты в области атомной энергетики.
Реплика:
— Что тут скажешь? Мог бы и уехать…
Реплика:
— Мог бы. Только непонятно, чем бы ты смог его купить?
В. Асмолов продолжает. Громко и подвижно.
— …У нас было выбитое время после чернобыльской аварии, и тот самый барьер, и мы все молодые, потому что в 1986-м мне было 40, я провел весь год в Чернобыле…
Я был научным руководителем проекта "Саркофага" притом, что работал с проектами института, это был первый выход на зам. председателя правительства. Это была огромная школа — год становления меня практически как руководителя, потому что те задачи, которые решались за этот год, они чем-то "сродни" — тому, что делается в отрасли сегодня: не было времени на размышления, а было время на принятие решения, и только в процессе принятия решения рождается настоящий руководитель. Я ещё раз хочу сказать: что в спокойной работе настоящий руководитель рождается редко, нужен суперпереходный процесс, где от качества принимаемого решения зависит вообще будущее. В Чернобыле было так…
Реплика (докладчик, физик, 45 лет):
— У нас таких политиков на все регионы двое, вот их и переставляют…
В. Асмолов:
— А потом в научном совете Курчатовского института, где-то уже под 2000 год, меня и ещё одного парня, моего ровесника, назвали: "вот наши молодые директора" (а мне было уже 55). И многое осталось на нас, потому что следующее поколение попало "в вилку": в связи с тем, что, с одной стороны, "верхи" делали вид, что заказывают какую-то работу, а "низы" делали вид, что они эту работу выполняют, и никакой конкретной деятельности не было. Работа началась где-то в начале 2000 года, когда стали вводить в строй новые атомные станции, но в ряде направлений, в том числе и в том направлении, которым я занимался — исследование явлений, сопровождающих тяжелые аварии на атомных станциях, — не происходило ничего. Это не означало, что учёные Курчатовского института и учёные России не понимали, что эту работу делать надо…