Вскоре прагматизм Игната Сергеевича дал первую трещину. Теперь это было не просто задание. Это была тайна, пахнущая смертью и безумием. Влекомый долгом и тёмным, растущим в душе любопытством, он, не сказав никому ни слова, взяв с собой только револьвер и компас, двинулся по указанному Панасом направлению — в сторону безлюдных береговых дюн, к тем самым «поющим» курганам.
Степь становилась всё более пустынной и безжизненной. Даже птицы не пели здесь. Единственным звуком был навязчивый, монотонный шум прибоя, который с каждой минутой начинал казаться Бородкину всё более ритмичным, почти осмысленным — словно чьи-то гигантские лёгкие мерно вдыхали и выдыхали солёную воду.
И вот, взобравшись на песчаный холм, он увидел их.
То были не творения рук человеческих. Три кургана стояли треугольником, слишком правильные, слишком гладкие, словно отполированные за тысячелетия не песчаными ветрами, а медленно ползущими ледниками или… водой. Камень, из которого они были сложены, имел тот самый зловещий бирюзовый оттенок, который преследовал его с самого приезда. Воздух над ними колыхался от зноя, искажая очертания, и на мгновения Бородкину чудилось, что он видит не холмы, а углы какого-то колоссального, неевклидового сооружения, уходящего вершинами в неестественно бледное небо.
Тишина вокруг была абсолютной. Даже шум моря словно бы стих, подавленный древним величием этого места. И тогда Игнат Сергеевич услышал Это. Слабый, едва уловимый гул, исходивший не из воздуха, а из-под земли, из самых недр курганов. Он проникал не в уши, а прямо в кости, в зубы, вызывая лёгкую тошноту. Это был тот самый звук, который снился Воронову. Звук гигантской раковины. Зов.
И в тот же миг его взгляд упал на землю у подножия ближайшего кургана. Кто-то недавно копал здесь. Песок был свежо взрыхлён, а из ямки виднелся угол того самого перламутрового материала.
Чей-то голос, полный нечеловеческой иронии и древней усталости, прошептал на ухо: «Читай…»
Здравый смысл, верный спутник Игната Сергеевича, кричал ему бежать. Но рука, будто живущая своей собственной жизнью, уже тянулась к светящейся пластине, чтобы стряхнуть с неё песок вечности.
Его пальцы, против воли, сомкнулись на краю перламутровой пластины. Она была на удивление тёплой, живой, и казалось, что она пульсирует в такт тому гулу, что исходил из-под земли. В тот же миг тишина вокруг взорвалась.
Не звуком. Молчанием. Абсолютным, всепоглощающим, вакуумным молчанием, которое пугало до дрожи. Оно вырвало из привычного мира и швырнуло в пустоту. Песок под ногами, курганы, небо — всё поплыло, расплылось и растворилось, как краска на мокром холсте.
А потом началось Падение.
Это не было падением вниз. Это было падением сквозь. Сквозь слои времени, сквозь пласты реальности, сквозь самого себя. Тело перестало существовать, осталось лишь чистое, незащищённое сознание, которое пронзила вспышка ослепительного, невыносимого света цвета глубин моря — того самого, проклятого бирюзового оттенка.
Свет сгустился, приобрёл форму. Вернее, подобие формы. Он плыл, вертелся, падал через лабиринты циклопической архитектуры. Башни из зеленоватого камня, не подчиняющиеся законам перспективы, вздымались вокруг, уходя в бесконечно высокий купол, где вместо неба клубились туманности из жидкого тлена. Мосты, перекинутые между безднами, были изогнуты так, что вызывали приступ тошноты одним своим видом. Это был город. Город, построенный не для людей и не по человеческим законам. Стены были покрыты барельефами из того же перламутра, и на них извивались существа покрытые хитином и с множеством глаз, застывшие в вечном поклонении неким сферическим идолам.
И он знал. Без слов, без мыслей. Знание вливалось в него, как вода в тонущий корабль. Это был У’РНОЛ’XX. Город Древних, тех, кто пришёл из недр задолго до того, как на Земле появились первые млекопитающие. Они строили свои города и в море, и на суше, и в измерениях, что находятся меж них. Они поклонялись Великим Древним, спящим богам, чьи тела и есть сами планеты, а сны — это наша реальность.
Перед внутренним взором пронеслись миллионы лет. Он видел, как Древние воздвигали эти курганы не как могилы, а как… антенны. Маяки. Врата. Для связи. Для пробуждения. Он видел, как они ушли в спячку, когда звёзды сошлись неблагоприятно, но их город не умер. Он дремал под толщей воды и ила, и его сны просачивались наружу, отравляя всё вокруг. Именно этот сон, эта психическая гниль, вызывала то самое вырождение среди людей, делая их тупыми, апатичными, готовой биологической почвой для возвращения хозяев.