Не раздумывая, отталкиваясь от наползающей слизистой массы, Эрих вполз в это отверстие. Оно было узким, его рваная униформа цеплялась за острые выступы камня. Но через несколько метров туннель расширился.
Он выкатился на твёрдый, пыльный пол и замер, отчаянно хватая ртом воздух, в котором, о чудо, почти не было слышно смрада.
Он был в другой пещере. Не природной и не состоящей из плоти. Стены были сложены из грубого, тёмного камня. Это было рукотворное сооружение, очень древнее. Воздух здесь был сухим и холодным.
Эрих поднял фонарь, дрожа от облегчения и остаточного ужаса. Луч света поплыл по стенам, и его обуял новый, леденящий страх.
Стены были покрыты росписями.
Но это были не привычные изображения. Извилистые, геометрические линии, спирали, наложенные друг на друга углы — всё это вызывало головокружение и тошноту. Среди этих линий угадывались фигуры. Существа, лишённые симметрии, с неестественным количеством конечностей и щупалец, стекающие, как расплавленный воск. И в центре каждой композиции — слепое, безразличное нечто, похожее на гигантский нарост, от которого расходились трещины, разрывающие саму ткань изображённого мира.
Слепой владыка Под-Слоя.
Это было не искусство. Это была картография безумия, инструкция по распаду.
А под фресками, прислонённые к стене, лежали скелеты. Несколько. Их кости были неестественно хрупкими, пористыми, будто изъеденными изнутри. Один скелет сидел, обхватив колени, и его череп был повёрнут к выходу в тот кошмарный туннель, словно он застыл в вечном ожидании.
Одежда на них истлела, но рядом с одним из скелетов лежал ржавый, почти рассыпавшийся тесак, а у другого — странный, покрытый патиной металлический цилиндр.
Эрих подполз к сидящему скелету. Его учительский ум, цепляясь за любую крупицу смысла, жаждал ответов. Кто эти люди? Как они сюда попали?
Его взгляд упал на цилиндр. Это был футляр. Дрожащими руками Эрих поднял его. Крышка с трудом поддалась, издав скрип.
Внутри лежал свёрток из промасленной кожи. Он развернул его.
Это был дневник. Страницы, пожелтевшие и хрупкие, были исписаны аккуратным, старомодным немецким почерком. Чернила выцвели, но прочитать ещё можно.
Он поднёс фонарь ближе и прочёл первые строки.
«17 октября 18.. года. Сегодня мы с братьями из общины Грюнау начали рыть колодец к востоку от старой ветряной мельницы, ибо вода в нашем высохла. Мы молились Господу, чтобы он послал нам влагу. Но на глубине двадцати локтей наши кирки наткнулись не на водоносный слой, а на нечто иное. Камень, которого я никогда не видел. Он был тёплым и словно стеклянным. Мы приняли его за добрый знак…»
Эрих перевёл взгляд на тёплый, пульсирующий камень в своей руке. Его предки. Они нашли это место. Они выпустили джинна из бутылки.
Он лихорадочно перевернул несколько страниц. Почерк становился всё более неровным, торопливым, порой срывающимся в неразборчивые каракули.
«…не спим третью ночь. Из ямы доносится шёпот. Брат Ганс говорит, что это ветер. Но я знаю, это не ветер. Он зовёт нас по именам…»
«…Генрих сошёл с ума. Он пытался залить яму святой водой. Теперь он сидит в углу и всё время что-то бормочет. Он говорит, что «оно» хочет стереть нас, как рисунок с грифельной доски…»
«…мы завалили вход камнями. Бесполезно. Шёпот теперь в стенах дома. Он в воде. Он внутри меня. Я слышу его даже во сне. «Die Alte Leere»… Древняя Пустота… Она голодна…»
Последняя запись была сделана дрожащей, почти неконтролируемой рукой, и занимала всю страницу, повторяя одно и то же слово снова и снова, с каждым разом всё более неразборчиво:
«…У’РНОЛ’XX… У’РНОЛ’XX… У’РНОЛ’XX…»
Эрих отшвырнул дневник, как раскалённый уголь. Он сидел в древней гробнице, вырытой его же предками, трупы которых лежали рядом с ним. Они пытались остановить это. Они потерпели поражение.
А снаружи, из туннеля, донёсся мягкий, влажный шорох. Что-то большое и бесформенное медленно, неотвратимо заползало в рукотворную пещеру. Шёпот снова нарастал, теперь он звучал не в его голове, а в самом воздухе, исходя от этой ползучей массы.
«…учитель… прочёл… узнал… теперь пора… присоединиться…»
Эрих отполз к дальней стене, нащупывая рукой камень. Его пальцы наткнулись на что-то холодное и металлическое. Ржавый тесак того самого Ганса или Генриха.
Он сжал рукоять. Лезвие было почти рассыпавшимся, но оно было реальным. Твёрдым. Имеющим форму.
Он поднял глаза на надвигающуюся тварь. Он был учителем истории. А история, как он теперь понимал, это не про войны и империи. Это про тихий, ползучий ужас, который всегда был здесь, под ногами, и ждал своего часа.