— Ждать чего? — в голосе Бородина прозвучала истерическая нотка.
— Я не знаю, — честно ответил Широков. — Может быть, чуда. Может быть, конца света.
Вернувшись в свою комнату, Бородин чувствовал себя абсолютно опустошённым. Безнадёжность сдавила горло тяжёлым, холодным кольцом. Он подошёл к углу, где лежал камень, поднял. Тёплый, живой, пульсирующий в такт его собственному отчаянному сердцебиению.
Он сжал камень в кулаке. И в этот раз он не сопротивлялся.
И тогда картина мира перевернулась. Он не услышал слов. Он увидел.
Бесконечный, лишённый света океан тёплой, плотной глины, простирающийся под землёй на километры. Он увидел слепых, бесформенных богов, плавающих в нём: Первый Нарост — слепой владыка Под-Слоя, Мать Слизи — рождающая себе подобных из гнили. Увидел их не как чудовищ, а как неотвратимые силы природы, как гравитацию или энтропию. Увидел, как сквозь толщу пород просачиваются их воли, как корни деревьев, и питаются они не только плотью, а ещё памятью, самой историей, стирая её в бесформенный прах.
И он увидел Викерау сверху не как село, а как слабую, дрожащую плёнку на поверхности этого бесконечного океана безвременья. И увидел себя — крошечную, ничтожную точку на этой плёнке.
Он увидел истину. И это было не чудовищно. Это было неизбежно. Это было естественно, как то, что ночь сменяет день.
Камень выпал из ослабевшей руки.
Бородин отшатнулся и рухнул на кровать. По щекам бежали слёзы. Он боролся не со злом. Он боролся с самой вселенной, с самой материей, которая здесь, в этом проклятом месте, решила извергнуть саму себя.
И он понял, что катарсис, о котором он мечтал как врач — исцеление, победа, — невозможен. Единственный возможный катарсис — это принятие. Принятие своего поражения. Принятие конца.
Но прежде чем принять его, он должен был сделать последнюю попытку. Не чтобы победить. А чтобы просто сказать, что он пытался.
Он поднялся с кровати. Он знал, что ему делать. Бородин вышел из дома и направился туда, где его ждал последний акт этой трагедии. Туда, где сидел старик Якоб.
Он шёл навстречу кульминации. Не своей победы, но своего полного и окончательного уничтожения.
Бородин шёл по улице и мир вокруг теперь казался бутафорским, ненастоящим. Аккуратные домики с черепичными крышами, покосившийся забор, дымок из труб — всё это было тонкой декорацией, натянутой на потолок бездны. Он чувствовал под ногами не землю, а кожу чего-то огромного и спящего. Слышал не ветер, а тяжёлое, мерное дыхание.
Он шёл к дому Якоба. Не как врач к горюющему отцу. Как жертва к жертве.
Дом старика стоял на отшибе, у самого края села, где степь начинала отвоёвывать пространство у человека. Дверь была распахнута. На пороге, как и говорила Марта, сидел Якоб. Он не плакал. Он не рыдал. Он качался вперёд-назад, его стеклянный взгляд был устремлён куда-то внутрь себя, в те тёмные глубины, куда ускользнул разум. Его губы беззвучно шевелились, выпевая древний, забытый мотив на том самом диалекте.
Денис остановился перед стариком. Он не знал, что сказать. Какие могут быть слова перед лицом того, что они видели?
— Герр Якоб… — начал он.
Старик медленно поднял на него взгляд. Но это был не взгляд безумца. Это был взгляд человека, увидевшего страшную истину и смирившегося с ней. В его глазах была не печаль, а пустота.
— Она звала меня, — тихо, без интонации, произнёс старик. Его голос был похож на скрип сухого дерева. — Всю ночь. Из-под земли. Она говорила, что ей не больно. Что она дома.
Дрожь пробежала по спине Бородина. — Кто… кто звал? Катарина?
Якоб медленно покачал головой. — Оно. Дитя. Моя кровь. Оно благодарило меня. Говорило, что я хорошая почва. Что наш род крепкий. Что мы дадим много ростков.
Денис почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Он понял. Старик не просто слышал голос дочери. Он общался с тем существом. И оно… не было враждебным. Оно было благодарным. Это было самое чудовищное.
— Оно сказало, что ты придёшь, — продолжил Якоб, и в его голосе впервые прозвучал намёк на что-то живое — на смесь страха и любопытства. — Сказало, что ты носишь Камень. Ключ. Что ты поможешь ему родиться по-настоящему.
Денис инстинктивно сунул руку в карман, сжимая тёплую, пульсирующую поверхность артефакта. Камень отозвался горячей волной, будто радуясь.
— Я ничему не помогу! — выкрикнул Бородин, отступая. — Это мерзость! Это нужно уничтожить!
Якоб снова уставился в пустоту. — Не уничтожить. Вернуть. Вернуть в Лоно. Мы все вернёмся. Это естественно. — Он поднял руку и указал пальцем на свой дом. — Оно внутри. Ждёт тебя.