Он решил бороться. Разум был его единственным оружием, и Штерн доверял ему. Если сущность, скрывающаяся в степи, пожирала память, он будет фиксировать всё. Всё, что видел, слышал, чувствовал. Он создаст хронологию, архив ужаса. Это успокаивало — мысль о том, что можно систематизировать даже сам иррационализм.
Перо заскрипело по бумаге.
«23 сентября. Зафиксирован акустический феномен — устойчивый, многоголосый свист, источник которого невозможно локализовать. Вызывает острые приступы экзистенциальной тоски, чувство собственной ничтожности перед лицом бескрайнего пространства…»
Он писал, стараясь быть максимально объективным, сухим, как отчёт для РОНО. Но слова казались беспомощными. Как описать вкус страха? Как передать на бумаге давление той абсолютной, равнодушной пустоты?
«…Обнаружен артефакт — фрагмент каменного изваяния т. н. «скифского» типа. Отличительная черта — полная эрозия лицевой части. Артефакт является эпицентром аномальной зоны: локальное выгорание флоры, отсутствие фауны…»
Внезапно он остановился. Андрей Викторович пытался вспомнить точную дату своего приезда в Антоновку. Это было важно для хроники. Месяц он помнил — сентябрь. Но число… Восемнадцатое? Двадцатое? В голове была пустота, ровная и гладкая, как лицо каменной бабы. Он напрягся, перебирая в памяти вчерашний день, позавчерашний… И с ужасом обнаружил, что дни сливаются в одно сплошное, серое пятно. Он помнил обрывки: лицо председателя, пыль на дороге, вкус куска хлеба с салом. Но выстроить их в чёткую, временную последовательность не мог. Невидимый вор побывал в его памяти и унёс самые свежие, самые нежные её нити.
Сердце забилось чаще. Он судорожно принялся листать классный журнал, ища дату своего первого урока. Его взгляд упал на фамилии учеников. И тут он обнаружил вторую пропажу. Имена Марии и Петра, сидевших на первой парте, он помнил отлично. А вот фамилия девочки с косичками с третьего ряда… исчезла. Словно её никогда и не было. Он видел её лицо, помнил её робкую улыбку, но ярлычок с именем стёрся из его сознания.
Паника, холодная и липкая, поползла по спине. Он не просто забывал. У него отнимали прошлое. Самое недавнее. Стирали его связь с миром, делая одиноким и беззащитным.
В этот миг скрипнула дверь. В учительскую вошёл Станислав Филиппович. Его лицо было серьёзным. — Закопали, — без предисловий сказал он, подходя к столу. — Глубоко, как вы и говорили. Мужики работать не хотели, крестились. Говорят, камень на ощупь ледяной был, хоть на солнце пролежал весь день. И… земля там тоже мёрзлая.
Он помолчал, глядя на исписанный лист бумаги перед Штерном. — Вы всё это записываете? — Пытаюсь, — голос учителя прозвучал хрипло. — Станислав Филиппович, вы ведь местный. Ваши предки здесь жили. Они… они никогда не рассказывали о таких вещах? О свисте в степи? О каменных идолах?
Председатель тяжело вздохнул, достал кисет и стал медленно скручивать цигарку. — Рассказывали. Но не как о страшилках. Как о… части погоды. Как о суховее или о засухе. У нас это зовут не свист, а «ветер забытья». Говорят, он дует из самых древних времён, когда здесь ещё не люди жили, а совсем иное. И он сдувает всё. Память. Имена. Целые народы. Скифов сдул. Половцев. Ногайцев. Тех, кто курганы насыпал. Мы, немцы, думали, мы крепче, мы с землёй управляемся, корни пускаем. А потом и нас стало сдувать… революцией, войной… — Он мотнул головой, отгоняя мрачные мысли. — Старики говорили: если ветер забытья называет тебя по имени — ты уже потерян. Ты уже стал частью степи. Пылью на ветру.
Он закурил, и дым в стоячем воздухе комнаты расползся призрачными кольцами. — Я человек советский, в сказки не верю. Но видел сегодня землю, которая мёрзлая в зной. И я вижу ваше лицо, товарищ Штерн. Вы выглядите так, будто месяц в степи без воды провели. Будто вас этим ветром уже немного обдуло.
Андрей Викторович посмотрел на свои записи. Чернила на бумаге вдруг показались ему смешными и жалкими. Как можно запечатлеть бесконечность в клетчатом школьном журнале? Как можно описать небытие?
Он отложил перо. Борьба казалась бессмысленной. Штерн сидел и слушал, как в полной тишине комнаты нарастает тихий, высокий звон. Звон абсолютной пустоты.
Новая идея пришла к ночью, в короткие промежутки между тягучими, ползучими кошмарами, где Штерн блуждал по бескрайней степи под безразличным взглядом каменных ликов без глаз. Он проснулся с единственной ясной мыслью, застрявшей в сознании, как островок тверди в океане безумия: нужно зафиксировать не чувства, а факты. Не интерпретации, а координаты.