Утром, чувствуя себя разбитым и опустошённым, будто его внутренности выскоблили тупым скребком, он отправился в сельсовет. Станислав Филиппович, увидев бледное, осунувшееся лицо, без лишних слов кивнул и разрешил поработать с большой картой района, висевшей на стене в его кабинете.
Карта была старой, ещё довоенной, испещрённой карандашными пометками и пятнами. Но для Штерна она стала глотком свежего воздуха. Здесь был порядок. Здесь были линии, названия, расстояния. Реальность, которую можно было оценить глазами.
Он принёс циркуль, линейку и чистый лист бумаги. План был прост и гениален: отметить на карте все аномальные места. Тот самый курган, где нашли каменную бабу. Место у мельницы, где он впервые услышал свист. Всё, что хоть как-то было связано с проявлениями «Ветра забытья», как назвал это председатель. Он надеялся выявить закономерность, понять логику безумия, нанести его на сетку координат и тем самым лишить власти.
С азартом, которого не чувствовал со дней студенческой юности, Штерн принялся за работу. Он аккуратно выводил условные значки, соединял их линиями, делал пометки на полях. Пальцы, испачканные чернилами, дрожали, но уже не от страха, а от сосредоточенности. Он чувствовал, как разум, воля возвращаются к нему. Он боролся. Он побеждал.
К полудню карта-схема была почти готова. Штерн откинулся на стуле, любуясь своей работой. Хаос и ужас были заключены в аккуратные геометрические фигуры. Теперь это было явление, которое можно изучать.
В кабинет зашёл Станислав Филиппович, неся два жестяных подстаканника с чаем. — Ну как, товарищ учёный, врага локализовали? — в его голосе звучала лёгкая, усталая усмешка.
Штерн с торжеством указал на свою схему. — Смотрите. Все точки лежат почти на одной линии. Явная закономерность! Это доказывает, что мы имеем дело не с мистикой, а с… с неизученным природным явлением! Возможно, акустическим эффектом определённого рельефа, геомагнитными аномалиями…
Он говорил горячо, с жаром, и председатель слушал его, молча попивая чай. Потом медленно подошёл к карте, внимательно посмотрел на усердно выведенные значки и покачал головой. — Андрей Викторович. Вы тут хутор Клейнфельд отметили. И Розенталь.
— Да, конечно! По рассказам, там тоже… — Их нет, — тихо перебил Станислав Филиппович.
Штерн замер. — Как… нет? — Нет. Клейнфельд был затоплен во время наводнения тридцать второго года. Людей переселили. А Розенталь… — Он тяжко вздохнул. — Розенталь был на оккупированной территории. Осенью сорок третьего там шли бои. От него ничего не осталось. Ни камня на камне. Люди… люди тоже почти все полегли. Мы после войны даже не стали его восстанавливать. Место проклятое.
Учитель уставился на свою карту. Аккуратные кружочки, которые он с такой тщательностью выводил, вдруг запылали на бумаге, как раскалённое железо. Он вскочил, схватил районную карту со стены, впиваясь в неё глазами. Он искал названия. Клейнфельд. Розенталь. Их не было. Ни на старой карте, ни в его памяти. Он отметил их… но он не мог их вспомнить. Он отметил пустоту. Он нанёс на карту места, которые стёрло не только с земли, но и из истории и из человеческой памяти.
Его схема была не картой аномалий. Она была картой забвения. Он не изучал явление — он подчинялся его логике, сам того не ведая. Он отмечал точки, где «Ветер» уже победил.
Рука задрожала. Он отшатнулся от стола, и жестяная кружка с чаем упала на пол, оставив на карте бурое, бесформенное пятно, которое медленно расползалось, поглощая нарисованные им значки.
— Оно… оно заставляет меня помнить то, чего нет, — прошептал Штерн, и голос его сорвался. — Или… я забыл то, что было?
Станислав Филиппович молча поднял кружку. Его лицо было невозмутимым, но в глазах стояла та же самая, знакомая уже Штерну, древняя усталость. — Я же говорил. Он сдувает. Поселки. Имена. Память. Теперь он и до ваших карт добрался, Андрей Викторович. Вы думали, вы его изучаете. А это он изучает вас. Проверяет, что вы уже забыли, а что ещё можно стереть.
Председатель вышел, оставив учителя одного перед испорченной картой. Штерн смотрел на бурое пятно, которое медленно поглощало нарисованный им мир. И ему почудилось, что из-под него проступают искажённые, стёртые черты другого, гораздо более старого изображения. Бескрайняя степь и одинокие, безликие камни, смотрящие в пустоту.
Его победа оказалась поражением. Его разум оказался союзником того, с чем он пытался бороться.