Станислав Филиппович, наведавшись в школу, увидел Штерна сидящим в пустом классе у окна. Учитель не читал и не писал. Он просто смотрел на ковыль, колышущийся под порывами ветра, и его пальцы едва заметно двигались по столу, повторяя замысловатый, неведомый ритм. — Андрей Викторович? — окликнул его председатель. — Как вы? Штерн медленно повернул голову. Его глаза были странными — не стеклянными и пустыми, как у кататоника, а глубокими, как ночное небо над степью. В них было не безумие, а знание. Нечеловеческое, невыразимое знание. — Они не злы, Станислав Филиппович, — тихо сказал Андрей, и голос зазвучал чуть хрипло. — Они просто… есть. Как ветер. Как горизонт. Мы для них — лишь мимолётный узор на песке. И этот узор скоро будет сдут. Штерн говорил без страха, с лёгкой, леденящей душу печалью. Председатель понял, что пытаться вывезти его теперь бесполезно. То, что сидело перед ним, было уже не товарищем Штерном. Это был сосуд.
Настал день, и по расписанию должен был быть урок истории в старшем классе. Все ждали, что урок отменят, но учитель пришёл. Вошёл в класс тихо. Был бледен, но абсолютно спокоен. Он не нёс никаких книг. Дети, уже наслышанные странными слухами, замерли. Штерн сел за учительский стол, минуту молча смотрел на учеников, и взгляд, казалось, проходил сквозь них, видя не лица, а тени их далёких предков — скифов, готов, ногайцев, — что уже стёрлись с этого места.
И тогда он начал говорить. Но это не был язык. Это была музыка забвения. Поток свистящих, поющих звуков, сливающихся в монотонную, гипнотическую песню. Он говорил на языке ветра, скребущего по камню. На языке пустоты, гуляющей между звёзд. Он говорил о вещах, которые не должны быть известны человеку: о возрасте тоски, о вкусе праха империй, о молчании, длящемся миллионы лет. Он не вещал апокалипсис. Он констатировал факт. Факт их мимолётности. Факт их забвения.
Дети не шевелились. Одна девочка тихо плакала, не понимая причины своих слёз. Мальчик-активист, готовившийся к комсомольскому собранию, смотрел на свои руки с внезапным, всепоглощающим недоумением, будто впервые видел их и не понимал, чьи они. Язык обращался не к их уму, а к чему-то глубоко спящему в крови, к памяти, которую они не осознавали.
В дверях, бледный от ужаса, застыл директор школы. За его спиной стоял Станислав Филиппович, приведённый испуганной уборщицей.
Штерн замолк так же внезапно, как и начал. Звуки замерли в воздухе, будто их подхватил и унёс за окно внезапный порыв ветра. Медленно поднялся. Обвёл класс своим бездонным взглядом, в котором не осталось ничего человеческого, лишь холодная, вселенская мудрость. Он ничего не сказал. Просто развернулся и вышел из класса.
Станислав Филиппович бросился вслед. Он видел, как прямая, негнущаяся фигура учителя вышла из школы и, не оборачиваясь, зашагала прочь от села, в сторону бескрайней степи. Председатель, сердце которого колотилось где-то в горле, последовал на почтительной дистанции.
Они шли долго. Село осталось позади, превратившись в крошечные кубики на горизонте. Штерн шёл уверенно, будто его вёл незримый поводырь. Наконец он остановился на вершине древнего, почти размытого кургана. И тогда Станислав Филиппович увидел их.
На всём протяжении горизонта, в дрожащем мареве, стояли они. Высокие, невероятно тонкие силуэты, искажённые жарким воздухом. Их было множество. Они не приближались. Они не угрожали. Они просто ждали. Молчаливая свита из ветра и камня.
Штерн обернулся. Лицо было спокойным. Он посмотрел на Станислава Филипповича, и в взгляде на мгновение мелькнуло что-то узнаваемое — тень благодарности? Прощания? Затем медленно, почти торжественно, кивнул. И повернулся к пустоте.
Он сделал шаг вперёд — и его фигура дрогнула, заколебалась, будто размываясь в воздухе. Ещё шаг — и он стал полупрозрачным, как мираж. Ещё миг — и Станислав Филиппович увидел, как силуэты на горизонте тоже начали рассеиваться, растворяться в свете и воздухе.
Через несколько секунд степь была пуста. Ни учителя, ни теней. Только бескрайнее небо, далеко простирающаяся земля и завывание ветра в ушах, которое могло быть всего лишь ветром, а могло — прощальным свист.
Станислав Филиппович долго стоял на краю. Он не видел смысла искать или сообщать о пропаже. Что он напишет в рапорте? Что учитель истории ушёл в степь и растворился в воздухе на глазах у председателя сельсовета?