С тех пор я почти не сплю. Я сижу в своей комнате, прислушиваясь к дому, который скрипит и стонет так, будто вот-вот рухнет. Но это не скрип дерева. Это иной звук — влажный, похожий на трение мокрой кожи о камень. Он доносится из-под пола.
Сегодня днём, в отчаянии, я пошёл к пастору. Я пытался говорить облечь свои страхи в расплывчатые слова о «духовной тоске» и «ночных тревогах». Благочестивый старец выслушал меня, кивая, и прописал мне усилить молитвы и не предаваться праздным мыслям. Он сказал, что тяготы колониальной жизни и тоска по покинутой родине могут породить любые фантазмы. Я видел в его глазах лишь снисходительное сочувствие и лёгкое беспокойство за мое душевное здоровье. Он не почувствовал того, что чувствую я. Он не слышит по ночам влажного дыхания земли.
Теперь я сижу за своим столом и пишу это. Свеча отбрасывает на стены неверные, пляшущие тени. Каждая из них на мгновение кажется мне очертанием чего-то чудовищного — извивающимся щупальцем, многоногой тенью сороконожки, расплывчатым контуром сгустка.
Но хуже всего — это тишина. Та самая, что наступает между скрипами дома. Потому что в этой тишине я начинаю различать его. Едва слышный, похожий на шорох множества иголок по пергаменту… шёпот. Нечленораздельный, лишённый смысла, но от этого ещё более жуткий. Он льётся отовсюду: из-под пола, из щелей в стенах, словно сам воздух нашептывает мне на ухо безумие. Это они. Шепчущие Многоножки. Они уже здесь. Они готовят почву.
Я чувствую, как моё сознание начинает поддаваться. Граница между сном и явью истончается, как гнилая ткань. Сквозь неё проступает кошмарный лик истинной реальности — реальности Под-Слоя, мира без формы.
Они не придут с мечами и огнём. Они просто растворят нас. И первый шаг — растворить разум.
Я слышу, как в подвале что-то тяжёлое и влажное медленно переползает с места на место. Скрип не выдерживающей тяжести половицы…
Боже правый, что же происходит с моим домом?
Записи Иоганна Мюллера. Конец ноября 1824 года.
Мой рассудок — ненадёжный союзник. Он цепляется за привычные объяснения, как утопающий за соломинку. Скрипы — это дом оседает. Запах — гниёт картофель в подвале. Тени — игра пламени свечи. Но есть вещи, которые уже не объяснить. Вещи, что тихо, настойчиво рушат последние оплоты моей реальности.
Шёпот не прекратился. Он стал постоянным, ненавязчивым фоном моей жизни, подобным жужжанию в ушах. Он не слышен ушами, он возникает прямо в сознании — монотонный, бесстрастный поток чуждых мыслей, лишённых смысла, но полных невыразимой угрозы. Он говорит о растворении, о тишине без формы, о покое небытия. Иногда мне кажется, я почти понимаю слова. И это самое ужасное.
Сегодня я решился. Я больше не мог терпеть неизвестность. Вооружившись керосиновой лампой и старым тесаком, я спустился в подвал.
Воздух внизу был спёртым и густым, тем же сладковато-гнилостным дыханием из моих снов. Маслянистая плесень расползлась. Теперь она покрывала уже добрую треть северной стены, и её узоры стали сложнее, напоминая то ли циркуляционные системы, то ли письмена на языке, которому нет названия. Она пульсировала в свете лампы, будто вбирая в себя свет.
Я подошёл к тому месту, где в кошмаре видел размягчённую стену. Камень был холодным и твёрдым на ощупь. Я почти вздохнул с облегчением, но оно застряло в горле. Пол. Я посмотрел под ноги.
Деревянные половицы, всегда сухие и прочные, теперь были влажными на ощупь, будто от сырости. Но сырости не было. Они были липкими. В щели между двумя досками кто-то… что-то натащило комья влажной, тёмной земли. Не чернозёма нашей степи, а странной, серой, перемешанной с мелкими, острыми осколками известняка и крошечными, истлевшими осколками костей. Той самой земли из моего первого сна.
Сердце моё заколотилось. Я упал на колени, отскрёб часть этой земли ногтём. И тогда я услышал это. Прямо из-под пола. Не скрип. Не шёпот.
Дыхание.
Медленное, глубокое, влажное. Огромное. Оно шло не из одного угла, а из-под всего подвала сразу, будто сам фундамент дома лежал на груди спящего гиганта. В такт этому дыханию липкая влага на полу словно бы слабо пульсировала.
Я отпрянул, ударившись спиной о полку. Из горшка с огурцами посыпалась земля. И в этот миг мой взгляд уловил движение в самом тёмном углу, за бочками с капустой. Что-то маленькое, юркое, множественное.
Я замер, затаив дыхание. Тишину нарушало лишь то ужасное, подполное дыхание.
И из-за бочки выползло Оно.
Существо напоминало сороконожку, но было толще, бледнее, и её сегменты были не гладкими, а будто сморщенными, искажёнными. Каждый сегмент был увенчан не лапками, а чем-то вроде крошечных, безгубых ртов или щелевидных дыхалец. Оно пробежало через луч света, и я увидел, как все эти крошечные рты на его теле шевелятся, издавая тот самый едва слышный, игольчатый шёпот, что сводил меня с ума все эти недели.