Лыков сделал шаг вперёд. Потом другой. Он шёл к тому месту, где через пять веков возникнет город Мариуполь. Но сейчас здесь было нечто иное. Место, у которого не было человеческого названия. Место на краю реальности.
Шёпот стал громче, приветливым и влекущим. Он звал его домой.
С каждым шагом к странному поселению воздух становился гуще, тяжелее. Он приобрёл явственный привкус гнили и ионизованной пыли, как перед грозой, которой не суждено было разразиться. Шёпот теперь был не просто звуком — он вибрировал в костях, отзывался тупой болью в заживающих ранах Лыкова, заставлял зубы ныть.
Теперь, с ближайшего холма, он мог разглядеть детали. Поселение было ещё меньше и примитивнее, чем казалось издалека. Полуземлянки, больше похожие на норы, чем на дома, с низкими входами, завешенными шкурами. Кости животных, разбросанные вокруг, были обглоданы дочиста, почти растворившись. Ни огородов, ни загончиков для скота. Эти люди ничего не выращивали и никого не пасли. Они лишь… находились здесь.
И люди… При ближайшем рассмотрении они вызывали у Лыкова не просто тревогу, а глубочайший, инстинктивный биологический ужас.
Их кожа имела странный, землистый, почти серый оттенок, будто они редко видели солнце или их кровь была замешана на пыли. Движения были плавными, но не грациозными, а скорее… сегментированными. Они не шагали, а переставляли ноги с едва уловимой задержкой, словно огромные, медлительные насекомые. Их плечи были слегка сутулыми, голова втянута, что делало шею почти невидимой.
Но самое пугающее — лица. Они не были стёрты, как у каменных баб. Нет. Черты были, но смазанные, расплывчатые, будто над ними поработал не скульптор, а ветер и время. Глаза — широко расставленные, влажные, тёмные, почти без белка, смотрели невидяще, отражая багрянец заката плоскими, как у глубоководных рыб, дисками. Они редко моргали.
Один из мужчин, чинивший у входа нечто вроде силка, повернул голову в сторону Лыкова. Его шея повернулась с едва слышным сухим щелчком, слишком резким для плавности тела. Взгляд скользнул по поручику, не выразив ни удивления, ни страха, ни интереса. Это был взгляд существа, видящего не человека, а погоду, камень, ещё один элемент пейзажа. Затем он так же медленно вернулся к своему занятию.
Лыков почувствовал, как по спине бегут мурашки. Это было страшнее любой враждебности. Это было равнодушие иного порядка.
Он сделал ещё несколько шагов, и нога наткнулась на что-то мягкое. Он посмотрел вниз.
Земля вокруг поселения была усеяна странными образованиями. Они выглядели как большие, полупрозрачные коконы из застывшей слизи, похожей на ту, что видел у Калки. Внутри некоторых угадывались смутные очертания — то ли мелких животных, то ли… частей животных, слипшихся воедино. От коконов исходил тот самый приторный запах тления. Это были не отбросы. Это было что-то иное. Как будто сама земля здесь рождала уродцев и отторгала их.
Из-за угла ближайшей полуземлянки выполз ребёнок. Вернее, нечто, что должно было быть ребёнком. Оно передвигалось на четвереньках, но движения были резкими, порывистыми. Его спина была покрыта странными, похожими на затвердевший воск, наростами. Существо остановилось, подняло голову. Рот был слишком широким, а глаза… глаза были полностью чёрными, бездонными. Существо посмотрело на Лыкова и издало тихий, булькающий звук, словно пытаясь что-то сказать сквозь жидкость.
Из низкого входа тут же появилась женщина с таким же расплывчатым лицом и влажными глазами. Она не бросилась к ребёнку, не закричала. Просто взяла его за руку — её пальцы были длинными, тонкими, с неестественно крупными суставами — и беззвучно увлекла обратно в темноту землянки. Её взгляд, пустой и безразличный, на мгновение встретился с взглядом Лыкова, и в нём не было ни материнской тревоги, ни удивления. Лишь тихое, покорное принятие.
Лыков понял. Эти люди… они не были хранителями в привычном смысле. Они были симптомом. Они были заражены. Проявлениями Под-Слоя на поверхности. Искажённые. Они жили здесь, на этом «Разломе реальности», и медленно, из поколения в поколение, теряли человеческий облик, превращаясь в нечто иное, приспособленное к иным законам бытия. Они были плодами Матери Слизи, чьё влияние просачивалось сквозь землю и мутировало всё живое.
Его чуть не вырвало. Он стоял не в посёлке людей, а в колонии. В улье. Где обитали не пчёлы, а нечто, лишь отдалённо напоминающее Homo Sapiens.
Солнце почти село. Фиолетовые сумерки быстро поглощали степь. В поселении зажглись огни — не обычные костры, а тусклые, маслянистые вспышки внутри каменных чаш, от которых тянулись чёрные, густые дымы. Они горели, не потрескивая, а тихо шипя, и отбрасывали неправильные, пульсирующие тени.