Этот город чудной охраняют кострыИз степной конопли и дубовой коры.И свечение душ сквозь древесную клетьполыхает как свежая медь.
Там совиные очи в бойницах горят,смотрят вдаль до полярных морей.И планеты на башнях расставлены в ряд,но дворцы не имеют дверей.
Каждый мертвый правитель посажен на цепь,чтоб войти в череду праотцов.Для живых у нас только – пустынная степь,но есть место для мертвецов.
Суть державы есть сердце великой беды,необъятной для пустобрех,что щепоткою соли сжимают персты,словно правду, одну и на всех.
Сколько пышных столиц и заветных храминбыло смято ордою зверей!Но за нами остался город один,это город мертвых царей.Уходящие в вечность к рогатым богам,не снимайте масок своих.Этот топот я чувствую по шагам,среди вас – много родных.
Красной охрой намажу я другу лицо,после смерти он станет добрей.Принесет мне на память воловье кольцо,обод вечности мертвых царей.
Северная Изольда
За ледяными морями горит трава,и ветер доносит до гавани горький чад.Есть радостный дым, вдохновляющий на слова.Но к нам залетает гарь, от которой молчат.
Слышно, как в ступе старуха сердца толчет,по дощатому полу катится в кут серьга.Раз по левому глазу слеза твоя потечет —дунет северный ветер и завтра придет пурга.
Мельтешит фитилек на озябнувшем маяке,а ему бы из света крутые снопы вязать.Не гадай мне, гадалка, по белой моей руке, —ничего ты не сможешь мне рассказать.
Видно, водит нас за нос несбыточная любовь:в горле ком застывает, кружится голова.В деревушке к тебе мог посвататься бы любой…За ледяными морями горит трава.
Мы выходим на пристань, уверенно стиснув рот.За собою тащим подростков и стариков.Встречный ветер – единственный наш оплот,не имеющих веса береговых оков.
За ледяными морями горят леса.Чахлый вереск и пихта, сосна в смоле позолот.Если хочешь – ладонью закрою тебе глаза.До земли неизвестной кто теперь поплывет?
Кто пойдет за тобою пропащий народ спасать?Непогода и холод царят здесь из года в год.Оставайся снасти чинить да чулок вязать.Свет полярный над нами, а под ногами лед.
Хельвиг-пастух
Я вывел из ада корову, смотав на кулакмочало пеньковой веревки на трепетной вые.Военные трубы рыдали для нас вековые,когда у последних ворот мне вернули пятак.Как выспренно жалок был мой благодарственный знак.С дороги прямой я опять выходил на кривые.
Разверстого неба сложились крутые куски,вернув пустоте горизонта уверенность взгляда.Корова брела, будто ночью отбилась от стада,проснулась в загоне и встала с неверной ноги.В глазах ее тлела рассвета сырая прохлада,в желудке барахтались воды подземной реки.
Я вывел корову из мрачного, вечного ада.Базарным деньком открывались большие торги.
Величье бессмертья еще не сковало еетщедушного сердца упругой железною сетью.Но в кособокой фигуре, сверкающей медью,сквозило древнейшей гармонии забытье,космических сплавов неведомое литье,что пролежало в земле за столетьем столетье.
Она за короткое время отвыкла от формтелесности. В старом нелепом нарядеей было неловко. Повадки возвышенной знативошли в ее душу важнейшею из платформ.С брезгливостью, близкой к саморастрате,смотрела она на навоз и на клеверный корм.
Оплот бескорыстия предполагает приплод.Сосуд материнства есть образ кладбищенской глины.Рассвет молоком заливает согбенные спины,в полях вызревают хлеба неизвестных пород.Кто вышел из пекла, из самой его сердцевины,скорее всего, не спешит возвращаться в народ.
Мы тщетно старались пройти вдоль границ деревень,чтоб не потревожить покоя уснувших околиц.Но праздничный ход богомольцев и богомолицуже начался. Разметая блаженную лень,костры поднимались, рядами в тумане построясь,бросая на черствые пашни прозрачную тень.
Прилежные девы в тяжелых рубахах ночныхпростоволосой толпой выходили из хижини шли по пятам, рассыпая цветение вишен,несли подношенья на днищах заслонок печных,даруя спокойствие каждому, кто был обиженнедавним прилюдным позором времен сволочных.
Народ заполнял низкий дол, как весенний разлив,ломал за поклоном поклон, славя чудное чудо.Приветственным звоном в домах громыхала посуда,пытаясь найти для молитвы заветный мотив.Но счастье, уже не стыдясь откровенного блуда,разлилось по паперти, руки свои распустив.