Джуманияз хотел, пытался забыть Аннагуль — не мог, не выходило. Такой у него был характер — любил все преувеличивать, и если она так светло улыбается, представлялось ему, то ведь что-то же это да значит!
Однако сколько он ни старался — не способен был найти дорожку к ее сердцу. А ведь посмотреть — так он и лучшие корма давал Кемалу-чабану, что получали с Лебаба, и премии ему же первому выписывал, а Аннагуль была всей той же недосягаемой Аннагуль, хотя — вот она, тут, рядом, под рукой, можно сказать.
Но сегодня, сегодня! Где! И с кем! Ну, погоди, погоди ты у меня, женщина!
Разгоряченный своими мыслями чуть не до бешенства, Джуманияз сначала хотел было повести машину прямо на шалаш, ударить, смять, уничтожить… Не включая фар, двинулся к бархану — и тут его осенило: "Ведь это прекрасно, это моя удача!" — и он уже мог рассуждать спокойнее. Сейчас он думал так: если Аннагуль сблизится с Баяджаном — забудется история с Юсупом. А чем быстрее отдалится Байджан в своем сознании от того дня, когда погиб Юсуп, тем спокойнее будет жить ему, Джуманиязу. И это — находка, божий дар! Раньше надо было сообразить, самому надо было найти ему такую женщину! Да, так вот оно и бывает в жизни: принесет ветер черную тучу, взметнет песок — дышать трудно, трудно открыть глаза. А потом начнется ливень — легкие очищаются и душе становится легко. И это событие — словно благодатный ливень для Джуманияза! Да, умный человек всегда может обратить черное в белое, потерю в прибыль, неудачу в удачу!
Так и получилось, что хорошее, доброе, сделанное Аннагуль для Байджана, Джуманияз превратил в черное, грязное, превратил в стыдное — как его мысли, как его душа.
Вскоре Байджан, ослабевший и уставший, приехал домой, в аул. По старой привычке заглянул к родственникам, к соседям — порасспросить о житье-бытье, побывал на поминках; как обычно, его встречали улыбками, однако посидев и поговорив в одном доме, в другом, третьем, он увидел, что теперь улыбки хозяев не очень-то искренние. Это еще больше обеспокоило, стеснило душу. Да, теперь тропинки от его дома к соседям и родственникам зарастут травой, понял он. И решил до отъезда в пески совсем не выходить из дома, отдыхать среди семьи — с женой и ребятишками.
Так появилась стена между Байджаном и прежде близкими ему людьми, и стена эта с каждым днем становилась крепче и выше.
Раньше, стоило только Байджану вернуться из песков, в дом к нему сходились соседи и родственники. Говорили ему: "Ну, Байджан, давай рассказывай, что там нового в песках? Да не заставляй тянуть себя за язык, не молчи!" Их все интересовало — и вода, и корма, и качество каракуля… И ему, пастуху, достаточно было сказать несколько слов, только начать, а там уж беседа катилась сама собой, никто не теребил молчаливого Байджана, все вспоминали о наболевших делах, о том, что беспокоило и что предстояло решать.
Так было раньше. А теперь…
Никто ведь не знал, что Байджан не виновен в смерти младшего брата, что взял на себя вину другого — хотел, чтобы меньше было на свете сирот. И все в ауле смотрели на него, как на виноватого — пусть нечаянного, но убийцу Юсупа, и ждали от него поведения именно виноватого человека. Это Байджан остро чувствовал, и в нем действительно рождалось ощущение собственной вины, а значит, отсутствие необходимого человеку достоинства, ущемленности и второсортности.