Тут из дома показалась и женщина. Увидела ребят, растрогалась:
— О, мои родные, стоило ли вам так беспокоиться, ведь и самим понадобится… нет, нет, соберите эти ветки, везите домой. Но вот среди вас есть хороший певец, в прошлый раз, я слышала, как звонко он поет… пусть он мне споет ту самую песню.
— Это Юсуп! Юсуп, давай спой, — загалдели ребята.
Юсуп смутился, потом все же запел.
Это была песня о солдате, который с фронта шлет привет любимой, о клятве, которую он дал перед народом. Чистый звонкий голос мальчика придавал словам песни особую нежность и доверительность, проникал в душу — поэтому слушать его было тяжело. Вокруг собрались женщины из окрестных домов, плакали.
— Вырастет, станет прекрасным певцом-бахши, — сказали они, когда Юсуп кончил петь, — а сам какой хорошенький.
Юсуп все больше увлекался песнями, и кончилось это неожиданно. Его мать Зухра, боясь, что если сын отдалится от лопаты, то может сбиться с пути, вообще запретила ему петь.
Юсуп не мог перечить матери, заменившей к тому же в семье и отца, поступил по ее желанию и больше ни разу не взял дутар в руки, не запел.
Когда он женился, его молодая жена Агагуль увидела на стене инструмент в чехле, спросила мужа:
— Вы играете на дутаре?.
Юсуп и рта не успел раскрыть, как мать ответила за него:
— Ах, невестушка, какая тут может быть игра, ты взгляни на его грубые пальцы, разве такая рука годится для музыки! Дутару нужны нежные, длинные пальцы!
— Я только потому спросила, что на стене увидела… — молодая женщина стеснительно опустила голову.
И снова Юсуп не успел даже слова вставить.
— Какой же туркменский дом без дутара, невестушка! — опередила его Зухра.
После этого никто больше в семье не заводил разговора ни о дутаре, ни о пении.
Через год у Юсупа родился сын. Минуло сорок дней после появления малыша на свет, в доме собрались родственники, соседи и знакомые — справили небольшой той.
Зухра осторожно сняла со стены дутар, протянула невестке:
— Отдай Юсупу в руки, пусть немного побренчит своему сыну в ухо.
— А если он не сможет…
— Ступай, делай, что тебе говорят.
Соседка, пришедшая поздравить с рождением сына, укорила:
— Ах, Зухра, твоя вина, что такой талант пропал.
Мать Юсупа промолчала.
Юсуп веселился с друзьями и сверстниками. Когда жена подала ему дутар, изменился в лице, погрустнел.
— Ну-ка; Юсуп, сыграй!
— Пусть дутар запоет соловьем!
Агагуль решила, что друзья просто подшучивают над Юсупом, и по-своему хотела выручить мужа:
— Эне[8] сказала не здесь играть, — и густо покраснела. — Сказала, чтоб вы побренчали над ухом ребенка.
Собравшиеся поняли, почему покраснела молодая женщина, решили снова вогнать ее в краску:
— Конечно, не надо здесь играть, сходи побренчи над Куванч-джаном, — выкрикнул кто-то из друзей Юсупа. Агагуль, улыбнувшись, вышла из комнаты.
Юсуп приблизился к своему малышу, который и не различал еще отца среди других людей, засучил рукава.
— Ну-ка, сынок, сыграй, как прежде, — попросила одна из сидевших в комнате старушек. Агагуль и это приняла за шутку — не могла представить себе мужа в роли бахши.
Две струны дутара издали первый звук. Маленький Куванч то ли не почувствовал эту музыку, то ли проголодался — сморщил личико, явно собираясь заплакать.
Огрубевшие пальцы Юсупа с трудом управлялись со струнами, однако вскоре дом наполнился музыкой. Куванчик перестал морщиться.
— Прекрати сейчас же! Разве можно над грудным ребенком играть "Кечпелек"! — прикрикнула на сына Зухра.
— Мелодия хорошая…
— Да примета дурная.
— Может, сыграть из "Героглы"?
— Нет, пустая твоя голова, сыграй "Торгайгуш-лар"[9]. Посмотришь — огромный, как верблюд, а ума ни капли. — Увидев, как вспыхнула невестка, проворчала. — Не стой и не красней, успеешь еще нахвалиться мужем! — и сама чуть не всхлипнула от грубовато-строгих своих слов.
Еще одна старушка вступила в разговор:
— Ах, Зухра-джан, ты не обижайся на Юсуп-джана! Он еще молодой. Был бы постарше, даже если бы ты не сказала играй "Кечпелек", он бы стал играть.
— Какой же он молодой, уже отцом сделался!
— Мама, но ведь "Кечпелек" — красивая мелодия, — гнул свое Юсуп.
— Ну, если она тебе так уж нравится, играй ее в другом месте, хоть на моей могиле, когда помру. "Кечпелек" — это ведь грусть, тоска, слезы, а нам сейчас не нужны слезы, хотим смеха, радости, — ворчала Зухра.