Юсуп после упреков матери чувствовал смущение, волновался, поэтому долго не мог настроиться на игру, просто перебирал струны. Но постепенно рука его обрела уверенность, и полилась мелодия "Торгайгушлар".
Зухра потихоньку подошла к колыбели внука, распеленала его, чтобы крошечное тельце надышалось воздухом мелодии, впитало ее живительную силу. Маленький Куванч радовался свободе, весело двигал ручонками.
Сморщенные старушки поблагодарили Юсупа за игру. Растроганная Зухра, заметив, что невестка с любовью и гордостью посматривает на мужа, и сама успокоилась, развеселилась и сказала ей:
— Родная моя, ты не обижайся на меня, безмозглую. Хоть ты и невестка мне, а ему жена, я от тебя скрыла, что он умеет играть на дутаре и петь. Боялась: увлечется музыкой и песнями — охладеет к дому. Теперь же сына моего привяжут к семье не один, а целых три аркана. Теперь, даже если и захочет куда пойти, Куванч-джан схватит за полу и скажет: останься дома. Так что пусть сейчас хоть дни и ночи напролет играет на своем дутаре — уже не опасно.
Свою бывшую любовь к дутару, к песне Юсуп променял на любовь к земле, к воде. Лишь изредка брал инструмент в руки.
Ах, надо, надо было ему играть на дутаре, надо было петь! Может, и жизнь его тогда оказалась бы долгой. Но не знает человек, где и когда встретит его смерть, где и когда оборвется жизнь. Вроде, думает хорошо, делает хорошо, а потом не может понять, отчего же получилось зло.
И Байджан, и Куванч долго не могли уснуть. Вроде обо всем переговорили, но каждого тяготили свои, невысказанные мысли.
— Дядя, ведь, оказывается, мой отец не любил охоту… — только и сказал Куванч.
Но Байджану и так было понятно, о чем думает мальчик. Он обвинял его, Байджана.
И Байджан был согласен с Куванчем — он тоже считал себя виновным, хотя знал то, чего не мог знать племянник. Однако сейчас он обвинял себя во всем случившемся: и в том, что не отговорил брата ехать на охоту, и в том, что послушался тех двоих и взял на себя грех перед людьми, перед семьей брата. Преступник он — ведь теперь никогда не оправдаться ему в глазах Куванча, никогда не доказать свою непричастность! Но Куванч, он вообще не говорит о том, виноват ли Байджан или нет, и правильно, Байджан его понимает — для мальчика не то важно, кто виноват, ему нужен, необходим отец, нужна отцовская поддержка и ласка. Разве хоть кто-нибудь способен заменить для него Юсупа! Нет, никто, и ничью руку не сможет он принять за отцовскую! Нет, нет, Байджан, хоть ты и смотришь на него глазами отца, но он не ответит тебе взглядом сына, никогда! Никогда не посмотрит на тебя с любовью и доверием!
Прежде Байджан не задумывался об этом, считал, что с чистой совестью постарается заменить детям Юсупа погибшего отца. И только сейчас, столкнувшись с сопротивлением, с неприятием мальчика, понял со страхом и тоской, насколько тяжело и безысходно положение, увидел вдруг неприкрытую правду. Вот о чем он думал всю ночь, вот почему не сомкнул глаз до рассвета. Тяжело было понять действительность, тяжело примириться с ней.
Байджан вышел из автобуса разбитый, усталый — но не от дороги, нет. Угнетали, отбирали силы тяжелые мысли, неотвязные воспоминания. Направился было к дому, еле волоча ноги, потом вдруг свернул ко двору Юсупа.
Перед домом в саду увидел старшую дочку брата Хумай. Она чуть вздрогнула, заметив Байджана. Нахмурилась, но спросила положенное:
— Благополучно ли добрались, ага?
В голосе холод и безразличие, словно не человека спрашивает… животное, или, может, просто показалось Байджану? Прежде он не очень-то обращал внимание на голоса, на интонации — теперь же ничего не упускал, следил за выражением лица говорящего, сопоставлял… Но нельзя, нельзя так, Байджан! Вспомни, каким открытым и добрым был раньше, как доверял людям, соберись с силами, очнись, стань самим собой, прежним!
Но как? Разве можно вернуться в ушедшее время? Теперь меж теми беззаботными днями и сегодняшним Байджаном — пропасть, бездна, разве ее одолеешь!
— Сестренка, Куванч хорошо учится, всем вам передавал привет.
Лицо Хумай просветлело.
— Как он сдал экзамены?
— Да, да, все хорошо, ему даже дали Почетную грамоту.
Хумай улыбнулась, но тут же свела брови.
— Сестренка, как у вас дома, все ли живы-здоровы? А где мама?
Хумай помедлила с ответом, потом выдавила через силу:
— Сахат упал, потерял сознание, не дышал даже… — и вдруг заплакала.
— Что?! — Байджан не верил своим ушам.
— Сахат упал… Джума столкнул с велосипеда. Мама понесла его к врачу… — плечи девочки вздрагивали, она закрыла лицо руками.