Байджан должен был облокотиться о дувал — силы вдруг оставили его Потом медленно пошел к воротам.
Неужели мало ему той тяжести, что давит на душу? Зачем же судьба добавляет еще? Вот уж правильно говорят: беда не приходит одна.
На улице раздалась сирена "скорой помощи". Маниша остановилась у дома, из нее вышла Агагуль, младшего сына несла на руках. Байджан бросился помочь, Агагуль не отдала ему ребенка, прошла мимо, не останавливаясь.
— Отца убили, теперь, проклятые, детей начали убивать! — выкрикнула сквозь слезы и, прижав к груди мальчика, вошла в дом.
И тут Байджан понял, что дальше выносить такое он не в силах — прямо тут же, во дворе у брата, вслед плачущей Агагуль впервые мучительно захотелось крикнуть: "Не я убил Юсупа! Не убивал я!".
Только кричи не кричи, хоть надорвись в крике — поздно. Ничем ты уже не изменишь, сказанного прежде не вернешь. Связан своими же собственными словами, да покрепче, чем веревкой связан, лежишь скрученный на земле… а те, другие, твоими словами прикрыли черное свое дело.
Смолчал Байджан, прикусил язык. Следом за Агагуль вошел в дом, бессильно прислонился к стене.
— Что стоишь, разиня рот, быстрее постели! — прикрикнула Агагуль на дочь.
Хумай торопливо схватила с сундука ватную подстилку, сложив, постелила на кошму.
— Мама, пить хочу, — сказал вдруг Сахат.
Услышав голос мальчика, Байджан не выдержал, закрыл лицо руками, заплакал навзрыд.
— Вы-то что плачете! — сквозь слезы бросила Агагуль. — Все зло от вас!
Но Байджан не вникал в смысл сказанного ему, одно билось в мозгу: "Он живой, живой!".
Молча подошел к мальчику. Сахат улыбнулся ему.
— Ага, ты принес мне альчики? — спросил Сахат.
— Альчики… — Байджан принялся шарить в карманах. — Я тебе много альчиков принесу, попозже, хорошо?
Хумай тут же раздобыла где-то целую горсть альчиков, принесла, отдала брату. Тот взял их в руки и прижал к груди.
— Меня Джума толкнул, я упал с велосипеда, — сказал он.
— Я с него шкуру спущу, Сахат-джан!
Эти слова Байджан не ребенку говорил, он их себе сказал. Все в его душе смешалось сейчас, не способен был различить маленького от большого, виноватого от невиновного, черен был сейчас мир для Байджана.
Позабыв о хурджуне, он уже мчался к своему дому.
Вошел во двор — в лице ни кровинки, ноги в тяжелых сапогах едва мог оторвать от земли.
Во дворе Джума, его сын, окапывал яблони. Увидев отца, бросил лопату.
— Папа! — и бросился к отцу, раскинув руки.
Байджан схватил сына за воротник:
— Ах, чтоб ты, которая тебя родила!.. — и ударил мальчика по спине, по плечу, снова по спине…
На пронзительный крик сына из дома выскочила перепуганная Сельбинияз.
— Байджан! — схватила мужа за руку.
— Ты, если женщина — почему не смотришь за ребенком как следует! — Байджан в слепой ярости схватил жену за шиворот и потащил по двору. Сельбинияз задыхалась, ворот платья душил, наконец, порвался, она смогла вздохнуть, и лишь теперь ощутила боль от ударов, сыпавшихся на ее плечи и спину. Она не кричала и не убегала. Не понимая, за что ее бьют, полуживая от испуга, она в то же время ощущала, что заслонила собой ребенка и радовалась этому.
Байджан яростно и неумно избивал жену, словцо мстил ей. За что? Душа его горела, жаждала мести — не себе ли самому он мстил?.. Во всяком случае, Сельбинияз чувствовала в муже что-то такое, что заставляло ее терпеть побои.
Наконец, Байджан опустил руки.
Сельбинияз, еле волоча ноги, поплелась в дом, подставила на газовую плиту чайник — хотела заварить чай для мужа.
— У Сахатика на ноге трещина, упал, ударился головой, потерял сознание, мы все до смерти напугались… — говорила она мужу из комнаты.
Байджан молчал; похожий на перевернутый казан, сидел на корточках, опершись спиной о стену, не имея сил подняться. Закрыл руками лицо. Сначала молчал, потом плечи и руки стали вздрагивать, он плакал.
Сельбинияз выбежала во двор, обняла мужа за плечи:
— Успокойтесь, успокойтесь…
Байджан не мог совладать с собой, трясся сильнее; казалось, от маленького ручейка родился целый селевой поток. От чего-то очень мучительного, наболевшего освобождался сейчас Байджан.
— Ну-ка, я помогу… идемте в дом, попейте чаю, — обняв мужа за плечи, поддерживая его, Сельбинияз повела Байджана в комнату. Стащила с него сапоги, сняла портянки, положила под голову две подушки помягче. Позабыв уже о своих синяках, поспешила к Джуме — он снова окапывал яблони — дала ему конфеты.