Пески были неспокойны, как неспокоен бывает человек.
Исподволь, незаметно для глаза, совершалась великая весенняя работа — обновление жизни.
Ни звука, ни шума не долетало вроде бы со стороны, а меж тем пустыня потихоньку, по-своему гудела, полная незаметного глазу движения.
Кто не видел этого, не бывал в песках весной, не чувствовал своим телом тепла прогревающихся барханов, не лежал на них, утонув взглядом в голубизне неба, прочитав эти строки, может сказать: что за несуразность, говоря о пустыне, употреблять такие слова, как "шум", "гул", "неспокойствие". Однако человек, побывавший весной в песках, познавший их великую все-затопляющую тишину, поймет и слова об их беспокойстве.
В бескрайнем, неоглядном пространстве пустыни одинокий голос пропадет без следа. Лишь когда к нему присоединяются десять, сто тысяч голосов, складывается неповторимая своеобразная мелодия, начиная кружить в небесах.
Шелест трав, невнятное лепетанье кустарников под дуновеньем ветерка рождают прекрасную, доступную четкому уху музыку. Нет, это не шум селевого потока, не глухой рев водопада… музыка эта сродни нежному плачу только что увидевшего свет ребенка…
Иногда чабаны, желая услышать эту милую душе мелодию, уходят подальше от становища, садятся на вершину бархана. Сам того не замечая, человек начинает напевать, и голос его вливается в общий весенний хор, славивший бытие.
Даже всегда молчаливый лис в апреле лает, и его тявканье не портит песню, нет, она присоединяется к голосу чабана, плывет от бархана к бархану, от вершины к склонам и, слившись с тысячью других звуков, уходит все дальше и дальше.
Мягкая мелодия пустыни похожа в чем-то на песенку говорливого ручья: журчит себе и журчит потихоньку, и так из года в год, но незаметно это журчанье обозначает неустанную работу: зеленеют поля, зацветают сады, пустые, не способные родить такыры превращаются в райский уголок.
В нескольких шагах от того места, где сидел Байджан, на только что зазеленевшей ветке саксаула чирикал воробей, невдалеке, словно передразнивая, в тон ему подал голос дрозд-чопаналдар. Откуда ни возьмись явилась трясогузка, за ней сорока — веселый птичий хор радовался жизни и щедро дарил свою радость всему окружающему.
Байджан любил весну, всегда встречал ее с легкой душой, но в этом году печаль заслонила все. Хотя весна и одела весь мир в новый яркий наряд, душу Байджана она не смогла обновить.
Джуманияз, наконец, прислал за Байджаном машину, чтобы увезти его на основной кош.
Хотя земля вокруг была в цветах и травах, здесь пахло смертью, пахло кровью. В небе летали птицы, но не их пение слышали уши — все звуки покрывало жалобное несмолкаемое блеяние ягнят, которых свозили сюда, и от этого беспомощного детского блеяния сердце исходило болью.
— Проклятые, словно с порванного подола высыпались, не сосчитать! На рассвете привез две машины, теперь у тебя не будет времени даже присесть. Я поеду в кош к Сейитли-чабану, у него, наверное, тоже столько же народилось, — говорил Акджик, обводя легким взором теснившихся в загоне ягнят. Едва способные стоять на слабых ножках, сразу по рождении лишившиеся матерей и не узнавшие вкуса материнского молока, они жалобно блеяли.
Байджан увидел этих несчастных, слабых, надрывно блеющих ягнят, обреченных на заклание, и у него оборвалось что-то в груди. Прежде с ним такого не бывало. Что это значит? Или сердце ослабело, размягчилось? Или попросту сдали нервы?
Ягненок, золотистый, маленький, будто альчик, в поисках теплого сытного вымени хотел пососать такого же маленького ягненка, как сам. Подломил передние ножки, мордочку подсунул под столь же крошечного и голодного, а тот, второй, не устоял, опрокинулся на бок, на спину и слабо сучил ножками, не имея сил перевернуться и подняться.
Байджан прошел мимо площадки, где лежали ободранные тушки ягнят и роем вились зеленые мухи, повесил свою бурку на крюк.
Откуда ни возьмись появилась ворона, села на куст саксаула рядом с ямой, где уже почти застыла алая кровь ягнят и над которой еще вился теплый парок, громко начала каркать.
— Тебя тут еще не хватало! — Назар-забойщик бросил на специальный кирпичный прилавок шкурку только что освежеванного ягненка. — Так и смотрит, где поживиться!
Ворона не улетела. Акджик ушел в дом, появился с ружьем, прицелился, выстрелил. Пронзительно каркнув, ворона упала прямо в яму с кровью.