Конечно же, Акгыз не хотелось выпускать из своих объятий желанного мужа. Особенно трудно приходилось в первые дни, когда постоянно казалось, что Гараоглан то выезжает с конца аула на своей тележке, то появляется с милой улыбкой из глубины комнаты, и, прижимая к груди дорогую женушку, касаясь губами ее губ, нежно спрашивает: "Ну что, можешь, как я?" Тоскливо было Акгыз на улице, и дома она не находила себе места. Дом-то был еще не освоенный… Акгыз, до девятнадцати лет ходившая в одну дверь, привыкшая к своей матери и отцу, еще не успела привыкнуть ко второй матери и второму отцу. Но хотя родной родительский дом находился в нескольких шагах, наведываться туда Акгыз одна стеснялась. Вот если бы с Гараогланом, тогда, конечно, непременно бы пошли тотчас же.
Акгыз в одиночестве только и думала о Гараоглане. Как он там, ее неизбывно родной? Днем эти долгие мысли приближали к ней Гараоглана, а ночью он приходил к ней во сне. Однажды Акгыз сильно испугалась. Не было на лице Гараоглана обычной милой улыбки, и обычные шутливые слова его "не можешь, как я, Акгыз" прозвучали упреком, как будто ставил ей в вину ее солдат, ее защитник, проснулась Акгыз в горячем поту, с волнением в сердце. А вдруг и правда своим бездействием Акгыз обижает мужа, ведь свидетелем ее клятвы были только он да белое хлопковое поле. "Разве моя рука не может держать руль", — так ведь говорила она, и были сказаны еще и другие слова, от которых тоже нельзя отступиться, хотя, разумеется, из мужчины не сделаешь женщину, а женщину не превратишь в мужчину. Впрочем, разве из этого следует, что я не могу делать то, что делает Гараоглан? Ведь он всегда говорил мне: "Ты вольна, моя Акгыз, делай, что тебе по душе". Почему же тогда я не могу достичь большего? Потому, что я женщина? Отец говорил: "Не суйся куда попало, знай свое дело, занимайся кастрюлями и чашками", тогда как мать постоянно твердила одно: "Нет работы непосильной для женщины". Кто из них прав?
Акгыз с каждым днем все упорней и настойчивей стала обдумывать свое желание сравняться с Гараогланом, и эти мысли не давали ей покоя.
Однажды на окраине аула и впрямь загрохотала тележка Гараоглана. Этот звук, который она различила бы и среди тысячи ему подобных, едва не помутил ее рассудок. Она как стояла с ведром в руках, так и застыла в напряженном оцепенении у калитки. Ей казалось, что никто в ауле, кроме Гараоглана, не умеет управлять этой тележкой, в которую по городскому нововведению недавно стали ссыпать золу и мусор чтобы не засорять отходами, как прежде, улицы, а вывозить подальше от жилья. Гараоглан до восхода солнца объезжал все дома, а уж потом отправлялся на перевозку хлопка или еще куда. После его ухода в армию некому стало поддерживать порядок, и ни разу еще не прогрохотала по дороге его тележка. Кто же сейчас сидел в ней?
Во все глаза следила Акгыз за ее зигзагообразными перемещениями. И упало сердце. Нет, не Гараоглан, а кто-то другой восседал за ее рулем. А ведь когда-то и Акгыз, обдуваемая прохладным ветерком, сидела на этой тележке, прижимаясь к Гараоглану, и он рассказывал ей, как управлять этим маленьким мотовозом, как тормозить, как останавливать. А потом и руль доверил. Долго в тот день они кружили по аулу.