Подполковник вызвал секретаршу.
— Инспектора по работе с кадрами. Срочно.
Эмма Васильевна бочком выскользнула в дверь.
Через минуту пришел молоденький старший лейтенант, над верхней губой которого светилась полоска — все, что осталось от недавно сбритых усов. Атаев, не называя фамилии Акгыз, изложил суть дела. Инспектор слушал внимательно, краем глаз изучая Акгыз и, насколько она могла судить, видно, был от ее кандидатуры не в особом восторге.
Когда Агаев смолк, инспектор выдержал приличествующую паузу, прокашлялся и встал.
— Можно говорить сидя, — разрешил начальник.
Инспектор сел, провел рукой по былым усам, еще раз кашлянул и обратился к Акгыз:
— Ваше образование?
— Среднее.
— Ваша профессия?
Агаев нарочито кашлянул, предостерегая молодого инспектора от неверно взятого тона, но тот не обратил внимания, разглядывая Акгыз, как неожиданное развлечение. Акгыз решила проучить его.
— Моя профессия, братишка, — шопур.
Глаза старшего лейтенанта округлились.
— Вы — шофер?
Акгыз солидно подтвердила:
— Шопур.
— И какую же машину водите?
— Какая попадет. В сельской местности разбираться не приходится, что дают, на том и езжу. Одним словом — шопур.
— Надо говорить шофер, а не шопур, — поправил инспектор и, вероятно, не вполне доверясь словам Акгыз, обратился к подполковнику: — Хорошо, что среди наших женщин есть шоферы.
Акгыз мгновенно дополнила:
— Среди туркменок будут и милиционеры.
Лейтенант глянул на нее сердито. Ему не понравился ее вызывающий тон. Глаза его сузились, черные-брови сошлись на переносице.
— Сколько вам лет, уважаемая. Видимо, около пятидесяти?
— Мне идет сороковой, — с невольной обидой ответила Акгыз. Крылья ее носа гневно задрожали.
— И сорок для службы поздновато. И потом, — старший лейтенант старался быть убийственно вежливым, — вы, может быть, не знаете, но на нашей службе иногда, и довольно часто, приходится проводить сутки на ногах, без сна, без пищи. Не трудно ли вам будет?
— Нет.
Старший лейтенант, удивившись ледяной твердости тона, слегка растерялся и в замешательстве глянул на Агаева, как бы призывая его на помощь. Подполковник, кашлянув, пояснил:
— Я не ввел вас в курс, но дело в том, что эта женщина — жена капитана Гараоглана Мулкаманова.
Красные пятна пошли по лицу старшего лейтенанта. Взгляд его метнулся к стене, где под портретом Дзержинского висели фотографии отличников службы, и среди них фото Гараоглана Мулкаманова. Однако старший лейтенант, видно, принадлежал к числу тех людей, которых отличает упорство, если не упрямство, потому что, взглянув на Акгыз, он тихо сказал:
— Это обстоятельство не меняет сути дела.
Возникла продолжительная пауза, прервать которую решился сам подполковник.
— В словах старшего лейтенанта есть резон, Акгыз. Профессия наша трудна и надо крепко подумать, прежде чем… — он встретился с горящим взглядом Акгыз, — …мы понимаем все. Тебе хочется продолжить дело Гараоглана, однако пойми и нас, наши сомнения…
Договорить ему не дали. Дверь распахнулась и, вталкиваемый милиционером, в кабинет ввалился безобразно пьяный мужик с кровоподтеками на лице. Он едва держался на ногах и, наверное, свалился бы, если бы милиционер не подхватил его.
— Что делать, товарищ начальник? — возбужденно спросил он. — Видите, нализался, как свинья, а документов никаких нет.
— Не оставлять же его в таком виде на улице, — сказал Агаев, — веди в вытрезвитель.
Милиционер поволок пьяного назад.
— Вот видишь, — обратился Агаев, — с какими элементами нам приходится иметь дело. А ведь это мелочи. Есть обязанности потруднее.
Акгыз заерзала на стуле.
— Я жена милиционера, — стояла на своем, — и хотя сама в органах не работала, кое-что, спасибо Гараоглану, знаю, помимо кастрюль и тарелок. Вы не бойтесь, если не смогу, я вас мучить не буду, уйду сама, за это я ручаюсь. Но, товарищ Агаев, товарищ старший лейтенант, — Акгыз поочередно обвела взгядом обоих, — я одного не понимаю. Вот этого пьяного зачем сюда приводили? Неужели нельзя было его сразу в вытрезвитель спровадить? По-моему, такие вопросы нужно решать на месте, самостоятельно, не беспокоя понапрасну старших товарищей.
Старший лейтенант с удивлением слушал толковую, связную речь женщины, всего лишь несколько минут тому назад говорившую "шопур". До него дошло, что она его разыграла, и ему стало стыдно за свою оплошность и за свой тон. "Нельзя о незнакомом человеке судить поспешно", — оговорил он себя.