Парень пытался отвлечь своего друга от тяжких дум воспоминаниями о былом, да только для Романа это было слабым утешением. Он зациклился лишь на том, что жизнь его, разделившись на До и После, никогда больше не станет прежней.
Никогда больше он не сможет ходить. Никогда больше не сможет пройтись по парку с девушкой. Никогда.
Роман сорвался и высказал всё это Максиму, прервав очередное воспоминание друга.
Он говорил, не скрывая истинных эмоций. Говорил со злостью, абсолютно не обращая внимания на то, что из его глаз бегут слезы.
Под конец Роман попросил Максима больше не приходить к нему в гости. Слова эти больно резанули Максима и он, не найдя ответа, покинул друга.
***
Кошмары стали для Максима нормой.
Конечно, далеко не все сны, мучившее Максима по ночам, можно было назвать кошмаром. Но для него они являлись именно таковыми.
К примеру, сон, в котором Наталья уходит от него к какому-то мужчине без лица заставлял парня просыпаться в холодном поту. Можно ли назвать этот сон кошмаром в общепринятом смысле?! Вряд ли. Но для Максима он был именно таковым.
Но этот сон, в отличие от остальных, не вселял в Максима ужас. Этот осадок оставался после других, куда более жутких, сновидений.
В одном из таких снов его мать все ещё была прикована к кровати и стонала от боли. Она плакала без остановки и оглушительно кричала, а Максим при этом никак не мог помочь ей справиться с болью. Он лишь гладил ее по волосам и что-то бормотал, надеясь, что это поможет маме успокоиться. Не помогало.
Елена Николаевна захлебывалась криком. В какой-то момент крик переходил в бормотание, и женщина затихала. Ненадолго.
Затем она, крепко сжав своей ладонью руку сына, начинала бормотать. Максим сперва не мог разобрать слов матери, и склонял свою голову ниже, чтобы расслышать то, что говорит женщина.
Сбивчивый шепот не позволял парню разобрать ни слова, и он вновь выпрямлялся на стуле, не сводя глаз с губ матери, словно силясь прочитать ее слова по губам. Но и это Максиму не удавалось.
Тогда женщина с трудом отрывала свою голову от подушки и, уставившись остекленевшими глазами на сына, с трудом выдавливала из себя:
— Избавь меня от мучений... Прижми подушку к моему лицу...
Всякий раз в этом кошмаре Максим делал вид, что не расслышал слов матери. Но тогда Елена Николаевна начинала говорить громче и чётче до тех пор, пока не начинала кричать...
Этот крик звенел в голове Максима всякий раз, стоило ему пробудиться от кошмара.
Последний же из кошмаров, мучивших парня, был связан с Романом...
В нем Ромка сначала сам с улыбкой на губах рассказывал Максиму историю, произошедшую с ними в детстве. Рассказывал с беззаботным смехом, словно и сам позабыл про свою травму.
Но под конец кошмара поведение Романа менялось. Он вновь начинал перечислять Максиму, чего больше никогда не сможет сделать. Он говорил с жаром и злостью, словно часть вины в произошедшем с ним была на самом Максиме.
А дальше... Дальше брал откуда-то кожаный ремень и, подвесив его на спинке кровати, сооружал петлю, в которую затем просовывал голову.
Слегка приспустившись по длине кровати вниз, Роман начинал задыхаться, не сводя своего взгляда от Максима, вынужденного спокойно наблюдать за самоубийством друга. Парень до самого пробуждения смотрел на то, как на белках выпученных глаз Романа лопаются капилляры, как его тело сводит судорога, как его нижняя челюсть опускается ниже и из приоткрытого рта вываливается опухший, сизый язык...
Именно эти кошмары и чувство вины заставляли Максима напиваться до беспамятства.
***
Окончательно придя в себя и всё же выпив таблетку от головной боли, Максим принялся собираться в магазин.
Наспех умывшись, парень посмотрел в зеркало.
— Мда, красавчик, млин, — пробормотал молодой человек, рассматривая свое отражение.
Опухшее от возлияний лицо было покрыто жёсткой щетиной, отчего Максим казался старше своего возраста. Сил и желания бриться парень не имел, поэтому быстро вытер лицо полотенцем и отправился одеваться.
Дырявые носки, закинутые под кровать, были не первой свежести, но искать стираные Максим не посчитал нужным.
— Не в гости же отправляюсь! — усмехнулся парень и направился к стулу, на спинку которого были накинуты его джинсы и пуловер. Максиму хватило одного взгляда на то, чтобы понять, что вся одежда давно требовала стирки.
Отмахнувшись от этой идеи, парень наспех оделся, и обувшись в кеды, покинул квартиру.
Улица встретила парня шумом, который не проникал в его квартиру. Городская жизнь, порождающая целую какофонию звуков, и не думала замирать, в отличие от жизни Максима.