Лиминг сразу же ухватился за это милое его сердцу слово.
— Да ведь именно ради побега и стоит жить. Если кто-то хочет попытаться, я, может быть, сумею помочь. Я опытный летчик, а это многое значит!
Но собеседник сразу охладил его пыл.
— Ничего не получится.
— Но почему?
— Мы уже давно здесь и поняли многое, чему тебе еще предстоит научиться.
— Например?
— Мы заплатили высокую цену, чтобы узнать о том, что попытка к бегству проваливается, когда о ней знают слишком многие. Кто-нибудь обязательно выдаст. Или найдется горе-руководитель, который все испортит, начав дело в неподходящий момент.
— Но ведь я-то не предатель и не дурак. Я еще не сошел с ума, чтобы самому себе отрезать путь к свободе.
— Так-то оно так, — согласился ригелианин. — Но заключение диктует свои условия. Вот одно твердое правило, которое мы здесь ввели: план побега — исключительная собственность тех, кто его задумал. Больше никто об этом не знает. Секретность — это тот защитный экран, который потенциальные беглецы должны поддерживать изо всех сил. И они никому не позволят заглянуть в их планы, даже землянину, даже опытному космолетчику.
— Значит, я сам по себе?
— Выходит, что так. Ты в любом случае сам по себе. Мы живем в общих бараках, по пятьдесят ригелиан в каждом. А ты один в своей камере, ты не сможешь нам помочь.
— Что ж, тогда я прекрасно помогу себе сам! — сердито бросил Лиминг.
На этот раз он ушел первым.
Он томился в неволе уже тринадцать недель, когда наставник преподнес ему неожиданный сюрприз. Заканчивая урок, который отличался от других разве что особой тупостью Лиминга, учитель нахмурился и слегка наклонился вперед:
— Вы, кажется, нарочно прикидываетесь дурачком. Что же вы думаете, что я ничего не понимаю? Как бы не так! Меня не проведешь! Через семь дней я доложу коменданту, что вы готовы к экзамену.
— Что вы сказали? — переспросил Лиминг, изобразив на лице непонимание.
— Через семь дней вас будет допрашивать комендант.
— Я уже беседовал с майором Клавизом.
— Это были только разговоры. А теперь Клавиз мертв, и у нас нет никаких записей ваших показаний.
Дверь за ним захлопнулась. Принесли кашу с куском какой-то гадости. Похоже, местные повара одержимы идеей доказать, что крысиные ножки — вполне съедобная пища. Подошло время прогулки.
— Мне сказали, что через неделю со мной будет говорить начальник.
— Не бойся, — успокоил его ригелианин, — им ведь ничего не стоит убить тебя, но одно их удерживает.
— Что именно?
— У союзников тоже есть пленные.
— Да, но ведь чего не знаешь, о том не жалеешь.
— Все занги сильно пожалеют, если победителям придется обменивать живых пленников на сгнившие трупы.
— Тут ты прав, — согласился Лиминг, — для такого случая хорошо бы достать девять футов веревки и услужливо помахивать ею перед носом у коменданта.
— Было бы неплохо отыскать бутылку чего-нибудь крепкого и пышную красавицу, чтобы она гладила меня по голове, — вздохнул ригелианин.
— После двух лет полуголодного существования у тебя еще остались такие мысли. Хотел бы я видеть тебя в лучшей форме.
— Это всего лишь мечты, — ответил ригелианин. — Люблю помечтать о несбыточном.
Снова раздался свисток. Закончились напряженные дневные занятия, снова принесли миску так называемой каши. Затем наступила темнота, и горстка звездочек заглянула в окошко под самым потолком. Кажется, время остановилось, как будто и его обнесли высокой стеной.
Лиминг неподвижно лежал на скамье, а в голове роились бесконечные мысли. Ведь не может быть такого места, из которого нельзя выбраться. Немного силы и смекалки, времени и терпения, и выход обязательно найдется. Те бедняги, которых застрелили при попытке к бегству, выбрали не то время и не то место. Или то время, но не то место. Либо то место, да не то время. А может, они пренебрегли силой, положившись на смекалку, — обычная ошибка перестраховщиков. Или пренебрегли смекалкой, доверившись мускулам, — ошибка беспечных.
Закрыв глаза, Лиминг тщательно проанализировал ситуацию. Он сидел в камере с каменными стенами, твердыми, как гранит, и толщина их никак не меньше четырех футов. Единственные отверстия — узкий проем, закрытый пятью толстыми стальными прутьями, да бронированная дверь, которую неустанно караулит, охранник.
Что касается его самого, то у него нет ни ножовки, ни отмычки, никаких инструментов. Ничего, кроме одежды. Если удастся неслышно разобрать скамейку на части, у него будет несколько деревяшек, дюжина шестидюймовых гвоздей и пара стальных болтов. Но этими инструментами он не сумеет открыть дверь или перепилить оконную решетку. А больше под рукой ничего нет.