Ковалев остался ждать на верхней палубе, настраивая горелку, а Коля Гончаров вихрем ринулся вниз, в машинное отделение.
Ему не терпелось скорее убедиться, что из огромных черных дыр трубопровода осушения и живучести в машинное отделение не поступает забортная вода.
Когда он миновал последний спуск и, энергично гремя каблуками по металлическим падлам, подошел к месту поломки, Калищук и Волков заканчивали обжатие крепежа на заглушках, которые установили вместо демонтированной трубы.
А сама труба, хитро изогнутая и как-то стыдливо краснеющая медью, лежала на паёлах рядом.
— Вы гении, мужики! — обрадованно сказал Коля. — Вы телепаты! Ведь я подумал о заглушках уже потом, сидя в машине, и вы поймали мои мысли!
— А у нас — что, мысля не работает? Наши головы в счет не берешь? — хитро поглядывая на Колю, спросил Калищук.
— Да что вы, мужики! — воскликнул Коля. — Да я… Да вы…
— Ковалев-то пришел? — нажимая на гаечный ключ, спросил Волков.
— Пришел! Быстро трубу на верхнюю палубу! Он вмиг заварит!
— Это уж точно! — важно и с гордостью за товарища сказал Калищук.
— А стармех не приходил? — с тревогой спросил Коля.
— Стармех — человек точный, — сказал Волков. — Назначил два часа, так и смотри, — он глянул на часы. — Через час будет как штык.
Они вытащили трубу наверх. Ковалев отпаял полу-оторванный штуцер, установил его как следует на свое место, хорошо прогрел трубу и — через пятнадцать минут все было готово.
— Ну вот, — сказал он, поднимая щиток с лица и глядя на Колю, — а ты сомневался.
Он смотрел на Колю внимательно, словно постигая в нем что-то очень важное, и молодой мастер почувствовал, что одобряет его как бы, принимает душой этот человек, мастер своего дела, и будто подбадривает, мол, ничего, парень, где наша не пропадала… И мы ошибались…
Снесли они трубу вниз. А Волков уже и прокладки паронитовые (уплотнительный материал) заблаговременно подготовил. Поставили трубу на место, обжали крепеж, и тут как раз назначенные два часа прошли.
Не успели глазом моргнуть, а стармех тут как тут. Глянул вниз — все понял.
— Ну что?! — спросил он, строго глядя на Колю, но было видно, что строгость эта напускная.
Лицо его хотя и просветлело, но в глазах было какое-то странное выражение, будто он сожалел, что вышло так быстро, хорошо и ловко.
— Не ожидал, — вдруг сказал стармех и спросил: — Можно подавать воду?
— Можно! — весело сказал Коля и впервые за весь день улыбнулся широко и свободно.
Гидроиспытания прошли успешно.
Стармех удалился. Ковалев, Калищук и Волков, подойдя к трапу, стали подниматься наверх.
А Коля задержался. Стоял над злополучной трубой, полный недоумения, радости и чувства освобождения. Потом эти чувства отошли. Коля посуровел и задумчиво сказал:
— Да-а… Вот они, первые ошибки…
Но мозг, душа его были еще растревожены пережитым. Он смотрел на только что отремонтированную красномедную трубу системы живучести корабля, а где-то в нем, вторым планом, помимо его воли, прокручивалось иное развитие ситуации. Там, в его возбужденно работающем сознании, все происходило не так, как в жизни, а красиво, правильно, ловко и быстро. И труба не была поломана, и насосы сели на место очень ладно и споро. И даже были включены в работу. И гнали по трубам горячее масло. И он, Коля Гончаров, с Калищуком и Волковым налаживали систему регулирования. И все было так хорошо и правильно.
Коля все еще стоял в задумчивости. Картина в воображении словно заворожила его. Но вскоре он отмахнулся от навязчивых иллюзорных видений. С тревогой осмотрел висящий наклонно на тали главный маслонасос турбины, озабоченно потрогал рукой туго натянутую и поскрипывающую при покачивании цепь тали. И вдруг с удивительной ясностью понял: красота настоящего серьезного труда — скрытая. Она растет в сознании человека, постепенно заполняя душу, обретая через годы значение и красоту подлинного открытия.
ПОСЛЕДНИЙ РЕМОНТ
Кучерганов решил оставить работу…
Решение это зрело в нем давно. И впервые мысль эта появилась сразу после операции, когда ему удалили две трети желудка.
С разрывающей болью в животе, с пересохшими, запекшимися губами, когда пить еще не давали, а только смазывали губы смоченной в воде марлечкой, лежал он в палате, безучастный ко всему. Свет раздражал. Ночью он чувствовал себя спокойней. А днем просил задергивать шторы…
«Вот… В тридцать шесть лет и желудок потерял, — думал он тогда. — Не рано ли?.. — И сам себе ответил: — Нет, не рано… Спасибо, что не хуже…»