шел, что люди уходили и сталкивались с ментами нос к носу. Менты стояли у самой дороги с тачками и ждали, когда пройдет толпа и никого не трогали, и было так зловеще тихо, что звуки барабанные стали вязнуть в тишине. И много, очень много народа ушло, рассосалось в придорожной толпе. И вот тут сделалось по-настоящему жутко. Впереди была совершенно пустая, свободная дорога. Огромное двенадцати полосное Садовое кольцо абсолютно пустое. И те, кто остался, пошли молча. В барабаны кое-кто постукивал, а так шли со всех сторон окруженные тишиной. У метро «Парк культуры» еще народ скинулся, остальные пошли просто в никуда. И только теперь стал одолевать настоящий страх. Куда идем? Это самый страшный вопрос. Что впереди? Все как один понимали, что это шествие ведет в непонятное будущее, о котором никто понятия не имеет, и что никто никакой роли не играет. Веришь, ли, брат, - обратился мужик к «несогласному», если бы нам навстречу выкатились ментовские машины с «мигалками», то все бы побежали потому, что никто не знал, зачем он идет и куда. Если даже допустить, что идет, то куда-то в непонятное будущее, к которому он, народ, не имеет никакого отношения, и что с обочины дороги, из темноты смотрит на него равнодушная толпа, смотрит и ожидает конца. Одухотворенность отчего-то спала, надежда улетучилась, о равенстве и справедливости уже никто не думал. Мысли были только об одном: что впереди? И что самое ужасное никто не чувствовал себя причастным к этому, как и назвать-то не знаю, шествию. Никто понять не мог, как оказался здесь, на Садовом кольце? И от этого страху прибавлялось. Чувствовалась какая-то обреченность, словно, мы были взяты в кольцо, обложены флажками, как пел Высоцкий, нас гнала какая-то сила, и мы уже не могли отступить или уйти на обочину, мы могли идти только вперед. Прошла эйфория. Прежней радостной свободы ни фига не осталось. Вкуса надежды не осталось. Уныние пришло, есть хотелось, пить и курить. Я мечтал выйти из этой задумчивой толпы, но не мог оставить товарищей. Как бы они на меня посмотрели после этого, понимаешь теперь? Мы чувствовали, что исполняем чью-то незримую волю. Кто-то толкал нас к такой кооперации, насмехался и подмигивал, мол, знаешь, что жизнь состоит из дерьма и обмана. Но мы упрямо шли вперед. Это, брат ты мой, как на смерть идти. Не согласен, а идешь потому, что не можешь отступить. «Русская голгофа» обернулась для всех идущих «русской рулеткой». Так вот и шли со страхом и неизвестностью внутри пока не очутились на Краснохолмском мосту. 5 - Тут-то, братцы, все и открылось. Далеко впереди стояли ментовские машины с «мигалками», преграждавшие путь в тоннель. Тоннель под таганской площадью, который незнамо сколько лет реконструируют, можно было подумать, что там какие-то работы идут и дорогу временно перекрыли. Но никто так не подумал. Все хорошо понимали, что это нам перекрыли путь. Знаешь, где с кольца дорога заворачивает на Таганскую площадь? «Несогласный» согласно кивнул, так как история все больше его захватывала, и он с нетерпением дожидался развязки. - Там на повороте, куда все сворачивают, чтоб попасть на Марксистскую, Воронцовскую и Большие Каменщики, выстроились ментовские тачки, указывая нам дорогу. Деваться просто некуда. И вся процессия стала заворачивать направо, а там гаишники отрезали путь на Таганскую площадь. Свернуть можно было только на улицу Народную. Маленькая улочка между Таганской площадью и Краснохолмской набережной раньше называлась Краснохолмская улица, так как располагалась на Красном холме. В 22-ом улицу переименовали в Народную – «в честь советского народа». И теперь, заметь, сгоняли туда по справедливой иронии судьбы остатки этого народа. Как только мы очутились на этой «народной», то сразу ощутили себя теми, кем являемся, словно, провели нас по Садовому кольцу специально, чтобы лишний раз удостоверить в том, кто мы есть на самом деле. И тут, братцы вы мои, довелось многим пережить еще одно потрясение, но уже совсем от другого. Не страшное, а до мерзости комическое. Путь был свободен, никаких заграждений, беспрепятственно можно было повернуть на набережную и шагать дальше. Но тут случилось неожиданное замешательство, которое сломало ряды и расстроило движение. Народы, у кого в руках были транспаранты, ведра и прочая атрибутика вдруг стали подходить к грузовику и сбрасывать всю эту хрень в кузов, а сами спокойно направлялись в доживавшие неведомо кого автобусы. И тут только до меня дошло, что эти красавцы автобусы дожидались тех самых «народных посланцев», которые бойко впрыгивали друг за другом на подножку, исчезая в чреве автобуса, как за дверью бухгалтерии. Я, братец, мой, будь не дурак, сразу сообразил, что по чем, и к автобусу. «Мест нет», - отвечает мне чувак по виду омоновец. И перед моим носом двери закрываются. Я в другой автобус. Мужик не успел закончить рассказ, так как подъехал автобус. Пассажиры начали загружаться и о мужике, забыли, к нему интерес был утрачен, никто даже не взглянул в его сторону. Мужик поравнялся с «несогласным» и захотел продолжить рассказ, так как трудно человеку на полном ходу остановиться. - Ты зачем все это наплел? – опередил «несогласный». - Наплел? – удивился мужик. - Да, зачем про флешмоб, про коммунизм, про Бога рассказывал? Зачем? - Чтобы люди знали, - возмутился мужик. - А ты еще не понял, что люди давно все знают и ничего этого знать не хотят. Люди взяли крест и молча идут за Господом, потому что за Крестоносцем нельзя идти без креста. Мужик удивился такому обороту, но ничего не ответил, едва успел впрыгнуть следом за «несогласным» в автобус, как двери за ним закрылись.