Стягивающий невод канат слабеет, внизу открывается отверстие, выпуская рыб. Они плюхаются обратно в воду, сразу тысячами, поднимая волну, которая раскачивает судно. Многие застряли в сети и теперь беспомощно бьются. Копошится и черепаха, которой не высвободиться.
— Опускай, Сэм! — командует Эннис. — Аккуратно!
Гигантская клешня медленно поворачивается, опускается к палубе. Сеть опадает вокруг черепахи, все кидаются ее вызволять, но нас останавливает окрик Энниса.
Он пробирается к черепахе, погребенной под слоями сети, снимает моток за мотком, пока ее не становится видно. Сердце бьется у меня в горле — я слежу, как Эннис садится на корточки рядом с черепахой и начинает очень аккуратно выпутывать лапы и голову. Черепаха щелкает челюстями, но он обращается с ней так ласково, так осторожно — главное, не травмировать. В какой-то момент я вижу, как рука его задерживается на огромном панцире, поглаживает его.
— И как же тебя, девуля, так далеко к северу занесло? — тихо спрашивает Эннис.
Кривоватый рот черепахи открывается и закрывается, голова задрана, насколько возможно. После того, как Эннис вызволил ее, мы оттаскиваем невод в сторону, освобождая проход к фальшборту. Тело черепахи крупное, поднять ее Эннису, Бэзилу, Малу и Дэшу удается только вместе.
Когда она переваливается за борт и с громким плеском уходит под воду, я смеюсь от облегчения. Утираю слезы тыльной стороной ладони, смотрю, как черепаха исчезает на глубине. Воображаю, что уплыла следом, туда, во тьму.
Мужчины высвобождают из сети застрявшую рыбу и тоже кидают за борт.
Эннис невозмутимо разглядывает океан. Аник опускает ладонь ему на плечо. Я впервые вижу от него проявление доброты.
— Так уж оно вышло, — говорит Эннис, поводя плечами, Аник кивает. Давайте невод сворачивать, — обращается шкипер к остальным, и мы беспрекословно начинаем распутывать и укладывать огромную сеть.
Эннис бросает на меня взгляд:
— Чему ты так удивляешься?
Я открываю рот, но слова не идут. Но ты же рыбак, хочу я сказать. Я не знала, что у твоей алчности есть пределы.
— Передохни, — реагирует Эннис на мое молчание.
— Буду помогать. Научилась.
— Ты только мешаешь, лапа. Передохни. — Он отстраняет меня, едва удостоив взглядом.
Я смущенно стою на палубе. Но облегчение так сильно, я так рада за этих рыб, которые уже далеко, вне нашей досягаемости, и за птиц, которые улетели вперед, искать следующий косяк. И за черепаху.
Думаю о ней и, вопреки распоряжению капитана, присоединяюсь к команде. Виток за витком сворачивая канат на поплавках, я думаю о ее глазах. О ее взгляде, когда она, скованная сетью, считала, что жизнь ее окончена.
Под лохмотья кожи у меня на ладонях попала смазка, и с этим ничего не поделаешь, потому что сегодня мои руки понадобились в моторном отсеке. Лея колдует над трюмной помпой — я без понятия, что это за штука.
— Для откачки излишков воды из трюма, — бурчит она, склонившись, по своему обычаю, над какой-то промасленной штуковиной.
— А что ты с ней делаешь? — интересуюсь я, стараясь перекричать низкий гул двигателя.
— Прочищаю. В ротор вечно всякая дрянь набивается. Ключ подай.
Я подаю, смотрю, как она вскрывает помпу, запускает руку в нутро. Вытаскивает горсть промасленного мусора, жутко вонючего, и шлепает его мне прямо на колени.
— Во класс.
— Положи в ведро и выброси за борт.
Ведро стоит прямо у нее под рукой — могла выбросить прямо туда, а не на меня, но чего от нее еще ждать. Я отправляюсь выполнять распоряжение и успеваю заметить ее ухмылку. До конца процесса мне приходится вытащить на палубу еще несколько ведер тухлятины с рыбным запахом, и с каждым вдохом желудок мой бунтует. Лея прочищает механизм, я слежу за движениями ее мускулистой руки и завидую ее силе.
— Ты всегда была моряком? — спрашиваю я ее. Она пожимает плечами:
— Уже лет десять лодки чиню. А механиком еще дольше работала.
— А как так получилось?
Она снова пожимает плечами.
— Ты из какой части Франции?
— Из Лез-Улис в Париже. Мы туда переехали, чтобы брат мог заниматься футболом, — добавляет она.
— Он футболист? Вот здорово.
Она качает головой, без пояснений.
— А до этого вы где жили?
— В Гваделупе.
— И как оно там?
Еще одно пожатие плеч.
— Экая ты разговорчивая.
Я вздыхаю, но оно мне даже кстати. Последние несколько дней на ушах у меня висит Малахай, а он способен кого угодно заговорить до полусмерти.
Вырос он в Брикстоне, вместе с тремя сестрами: мать-одиночка перебралась с Ямайки в Лондон. Он был одержим девушками, а рыболовецкими лодками заинтересовался, чтобы ухлестывать за одной из них: она была его на десять лет старше, и ему ничего не светило, но он хвастается, что вообще любит добиваться невозможного. Это, понятное дело, было задолго до того, как он влюбился в Дэша и их вытурили с последнего судна за то, что они хотели быть вместе. Родители Дешима уехали из деревушки в Южной Корее и отправились в самое оживленное и либеральное место, какое могли себе вообразить: в Сан-Франциско. Дэш утверждает, что они понятия не имели, во что ввязываются, но в местную атмосферу вписались и скоро уже подталкивали его к тому, чтобы он организовывал экспериментальные перформансы или занимался феминистской философией, если эти вещи ему по душе. Оказались не по душе. Взбунтовавшись, он получил диплом морского инженера, запрыгнул на первый подвернувшийся траулер, ловивший креветок, где мучился невыносимой морской болезнью, родители же, к величайшему его огорчению, пришли от его поступка в полный восторг.