Больше на палубе не нашлось ничего. Игорь осторожно вернулся к телу.
Одет покойный был странновато. В одну лишь белую болоньевую куртку и такие же штаны. Голый волосатый живот торчал из разъехавшейся молнии куртки.
Смотреть на труп было неприятно. Игорь брезгливо, не касаясь тела, охлопал места, где должны были быть карманы, но ничего не обнаружил. Кошелька, документов, телефона не нашлось. Игорь обратил внимание, что левую руку мужик крепко прижал к груди. Мертвые пальцы впились в ткань куртки. Именно из-за этого молния на одежде и разъехалась… Сердце?
По другую сторону от шезлонга стояла бутылка с бумажкой внутри.
Подцепить записку пальцем и вытащить не получилось. Игорь, отвернувшись, хлопнул бутылку о ржавый поручень. Осколки разлетелись в разные стороны. С крыши, хлопая крыльями, с возмущенными криками взлетели несколько чаек.
Аккуратно свернутая бумажка оказалась довольно большой. Она была плотно исчиркана чем-то черным, скорее всего, маленьким угольком. Записка писалась не за один раз и более всего напоминала дневники.
Тому, кто меня найдет.
Меня зовут Анатолий Куприянов. Если это кому-то нужно.
Наверное, я уже умер. Или при смерти. У меня больное сердце. Лекарств нет. Да и оставаться долго в этом грёбаном мире я не собираюсь. Мне удалось захапать местный дьюти-фри. Так что остаток жизни проведу, как в раю. Только жрать нечего. Зато много выпивки.
За едой надо идти в город. А там все хуже и хуже. Сначала я, как и все, туда ломанулся, но, слава богу, хватило ума вернуться. Хотя какой тут бог?.. И есть ли он? Не знаю. Скоро проверю, жаль рассказать не смогу.
На корабле нашел какого-то парня, заваленного в гальюне. Он там чуть богу душу не отдал. Парень, если ты это читаешь, привет тебе!
Тут можно жить. Входы на корабль я завалил. Какие-то хмыри ползают по порту, но на корабли не суются. Боятся. Я их понимаю. По ночам кричу страшно. И бросаю за борт всякий хлам. Очень хочется есть. Много курю. Как здорово, что сигары сохранились. Это чудо!
Ребят! Жрать чаек можно. Но на вкус — гадость. Зато если сразу не стошнит, то терпимо. Запасы воды кончаются. Ну да ничего, у меня еще есть виски. Кстати, рыбы в порту — тьма. Хоть сапогом черпай. Где б еще взять сапог? А лучше удочку с наживкой! Ха-ха.
Сердце шалит. Больно так, что сил нет…
Вроде отпустило. Так помру и главного не напишу.
Думал тут, почему это все произошло. За что? Кто виноват?
Так и не понял.
Никто не виноват, наверное. Как всегда. Или все мы. А когда все, так вроде и никто. Главное — понять, зачем это все. Это очень важно — понять. Может быть, нам, людям, это как второй шанс. Или как предупреждение? Или еще что-то. Жалко, я не увижу, чем все кончится. И не узнаю, что это вообще было.
Ну вот, снова сердце…
Ах да, вот еще что. Вышло все вот как… Я очнулся, все вокруг сломанное, корабль на пирс налетел и застрял. Воды нахлебался и сел. Борта как труха. Все старое, ржавое. Ни хрена не работает. Не понятно, как это случилось.
Больше писать не могу. Кажется, конец.
P.S. Парень… держись там. В ящике тебе сюрприз. Всё.
Игорь опустил записку и посмотрел на мертвеца. Борода клином, татуировка на руке. Солнышко да имя ТОЛЯ.
Вот тебе приехали…
Бортмеханика Морозов уложил на пол и завернул в тент. Мужик уже порядком окоченел. Вроде, по морским обычаям, полагалось сбросить покойника за борт, но у Игоря не повернулась рука. Он обложил Куприянова всем, чем смог: стульями, снятой с петель дверью, обломками шкафа. Получилось подобие саркофага. Птицы, по крайней мере, не доберутся.
И только после этого Игорь посмотрел на берег…
Вообще, это было странно. Он очнулся, прочитал записку, упаковал тело, и так ни разу за все это время не посмотрел за борт. Будто порта и не существовало вовсе. Где-то в подсознании Морозов знал, что там есть Таллин с его знакомым до отвращения профилем. Башни, шпили, новомодные высотки — образ, растиражированный в миллионах туристических открыток, значков и плакатов. Каждый раз, возвращаясь домой, Игорь видел эту картину. Красиво, да. Правда, когда живешь в этом всю свою жизнь, прелесть теряется.