Над станом Прозоровского, казалось, разверзлись все хляби небесные. Ветер рвал и стонал, дождь лил не переставая, несмотря на то, что стояли последние дни июля месяца. Выкопанные землянки обратились в мелкие колодцы, ратники вылезли из них и предпочитали оставаться снаружи, чем снова лезть в воду.
Но несмотря на это, во всем русском войске царило веселье, и, казалось, ничто не могло испортить хорошего настроения россиян.
На краю лагеря, у валов, на вышке расположился стрелецкий сторожевой наряд. Подложив под себя мокрое сено, накрывшись зипунами, стрельцы равнодушно смотрели вдаль сквозь чистую сеть дождя и лениво переговаривались.
— Шеин! — с презрением сказал старик. — Нешто это голова? У него сноровка за окопом как кроту сидеть, а чтобы действовать — николи! Помню я, покойник — царство ему небесное! — Михаиле Васильевич Шуйский! Тот орел!…
— Дядюшка, — сказал молодой стрелец, — расскажи, как он ляхов бил!
— Ляхов? Всех он бил! Москву очистил! Как соединился это с Делагарди, и пошли мы…
— Дядюшка! Михеич! Гляди-ка, кто-то скачет! — перебил его другой стрелец, всматривавшийся вдаль.
Михеич оборвал свой рассказ и обернулся.
— И то! — сказал он. — Ну, вы! положить самопалы!
Двое стражников тотчас установили козлы и положили на них свои ружья.
Действительно, прямо на них скакал всадник. Не доезжая стражи, он замахал шашкою и что-то закричал.
— Стой! — успокоившись, сказал Михеич. — Ишь, несет его! Стой! Кто? Какое слово?
— Орел! — ответил всадник, соскакивая с коня и вытирая полой кафтана лицо. — Поляки!
Стрельцы сразу всполошились.
— Где? Много?
— Полчища! И не счесть! Смотрите лучше! — И всадник, вскочив на коня, погнал его к ставке князя Прозоровского.
Князь, всегда недовольный Шейным, сидел в ставке с Сухотиным и Ляпуновым, своими помощниками, и говорил:
— Грех Пожарскому, что уклонился. Был бы теперь и Смоленск наш, и в Польшу в нутро самое забрались бы. А теперь что? Год почитай стоим.
— Голодом, слышь, воевода выморить хочет, — заметил Сухотин.
— Сами, пожалуй, еще голодом помрем!
— Ну, сказал тоже!
— А что же? — вспыхнул князь. — Придут поляки, перегородят реку — и умирай!…
В это время в палатку вошел Алеша Безродный. Вода с него лилась в три ручья, он был весь забрызган грязью. Прозоровский недовольно обернулся на него.
— Что ввалился? Кто такой?
— Алексей Безродный, сотник над дружиною боярина Терехова.
— Чего надо?
— Поляки идут. Туча!
Князь и его собеседники вскочили на ноги.
— Поляки? Где? Кто видел?
— Я же и видел, — ответил Алексей. — Ездил это я с утра охотиться. На берегу в камыше сижу, а ляхи тут как тут… человек десять. Погутарили и уехали. Я вышел, глянул, а их-то идет да идет… туча!
Прозоровский взглянул на собеседников.
— Говорил я вам про это?… Ну, теперь все испорчено. Снимайся, вот что! — Он обернулся к Алеше и сказал ему: — Возьми своих людей человек двадцать и поезжай на разведки. Дознай, много ли ляхов да где станом стали. Языка достань! А ко мне князя Теряева пришли. Знаешь его?
Алеша вздрогнул.
— Знаю! — ответил он глухо и вышел.
Судьба словно нарочно сталкивала его с князем.
У последнего была построена избушка с печью. Он сидел у стола и разговаривал с Эхе, поверяя ему свои печали, когда в избу вошел Алеша. Князь Михаил встал и быстро подошел к нему, узнав его сразу и говоря:
— А, Алексей, Божий человек, чего хоронился так долго? С чем пожаловал? Садись! Иоганн, давай меду!…
Алеша резко затряс головою.
— Я к тебе с посылом от князя Прозоровского. Тебя он зовет. Немедля!
Теряев отшатнулся.
— Теперь? Для чего?
— Поляки пришли, — ответил Алеша и вышел.
Теряев встревожился.
— Слыхал, Иоганн? Поляки!
Эхе кивнул головой и спокойно сказал:.
— Вот драться и будем!
— Я пойду! — произнес князь. — Верно, надо что-нибудь.
«Поляки пришли!» — эта весть уже облетела весь лагерь и взволновала всех.
— Теперь хоть подеремся! — говорили кругом.
— Хошь не хошь, боярин, а воюй! — усмехались другие.
Князь Прозоровский сказал Теряеву:
— Седлай коня! Скачи к боярину Шеину и скажи, что невдалеке от нас поляки показались. Какой приказ будет? Назад поедешь, заверни к Сандерсону, его оповести… А то нет! — перебил он себя. — К Сандерсону я пошлю другого. Ты назад так же спешно. С Богом!