284
латышскому народу воспроизводить себя биологически и духовно. Даже жилье и места в детских учреждениях достаются в первую очередь приезжим. Разве мы можем жить с мыслью о том, что мы последнее поколение исчезающего народа?
Заговорили о том, что исчезает латышский язык, а с ним и национальная культура.
- Границы употребления латышского языка настолько сузились, что в нем исчезла необходимость. Если школьники не учат свой язык, он принадлежит народу, путь которого лежит в никуда. Латвия раскололось по национальному признаку: на “коренных” и “некоренных” жителей. Латыши хотели остаться одни на своей земле. Не латыши, которых когда-то убедили переселиться в Латвию, ощущали себя лишними. За то, что когда-то совершил Сталин, отвечать пришлось совершенно невинным людям, волею судеб оказавшихся на территории Латвии.
Самая резкая оценка ситуации звучала на расширенном пленуме творческих союзов. Организовал пленум секретарь союза писателей Латвии поэт Янис Петорс, позднее посол Латвии в России. Писатели, художники, кинематографисты требовали отменить цензуру, исключить из Уголовного кодекса статьи, карающие за “антисоветские высказывания”, и дать народам право свободно ездить за границу.
Б. Пуго пришел на пленум творческих союзов Латвии, сидел в президиуме. “Заметно было, - вспоминает одни из участников пленума, - как по-человечески неуютно он чувствовал себя, слушая русский перевод выступлений. Казалось, он слушает в наушниках не переводчика, а голос чужой галактики.
На этой встрече вступление советских войск в Латвию в июне 1940-го года впервые было названо оккупацией, а секретные протоколы, подписанные Молотовым и Риббентропом в 1939-ом году, преступлением, означавшим раздел Польши и Прибалтики между двумя державами. Это сказал известный в республике журналист и преподаватель истории КПСС Маврик Вульфсон. По словам участников пленума, речь Вульфсона была подобна взрыву в сознании, и вызвала мощный всплеск смелости”. Латыши говорили: если он, такой умный и осторожный, позволяет себе такое, то почему нельзя и нам?
Зал аплодировал. Партийные чиновники растерялись.
“Надо было видеть Пуго в тот момент, когда он услышал слово “оккупация”, - вспоминал Дейнис Иванс. – Пуго содрогнулся, бросив взгляд на трибуну, и о чем-то спросил своего соседа по президиуму. Потом лицо его побелело, и до конца речи он сидел, сжав руки, а взгляд его метался от стиснутых ладоней к чему-то невидимому и далекому”.
В перерыве подошел к Вульфсону и, покраснев от злости, тихим голосом сказал:
- Ты знаешь, что ты только что сделал? Ты убил советскую Латвию!
“Он был прав, - вспоминал позднее Вульфсон, который был избран народным депутатом СССР, - но в тот момент я этого не понимал”. Партийная власть еще казалась незыблемой, мысль о восстановлении независимости Латвии – несбыточной мечтой.
Б. Пуго, который прежде был председателем республиканского КГБ, боялся и ждал репрессий. Мятежные интеллигенты ставили между собой вопрос так:
- Готово ли молодое поколение латышей выйти на улицу, даже зная, что их станет разгонять милиция?
И сами отвечали:
285
- Да, готова.
18-го июня в Риге собрался пленум республиканского ЦК. Воинственный мэр Риги Адьфред Рубикс пригрозил с трибуны:
- Конечный результат может быть только одним. И это социализм, завоеванный кровью. Товарищи члены ЦК, я считаю, что если не будут приняты соответствующие меры, положение в городе скоро станет критическим. В средствах массовой информации происходит что-то недоброе. Но я не хочу конфронтации!
На слова Рубикса откликнулся его бывший соратник первый секретарь Рижского горкома Арнольд Клауценс:
- В Адаже у нас стоят танки. Пусть будет конфронтация!
Рубикс самолюбивый городской человек, утверждал, что был в Риге популярнее самого Раймонда Паулса, композитора, известного всей стране. В апреле 1990-го года его избрали первым секретарем ЦК компартии Латвии. Альфред Петрович не понимал, что взялся за заведомо обреченное дело. Власть стремительно уходила из его рук. Хозяином в республике становился Народный фронт.
В Латвии на руководящей работе было два типа людей. Одних можно было назвать национал-коммунистами. Они как бы вынужденно подчинялись Москве. Вот почему многие партийные работники и даже сотрудники республиканского КГБ охотно присоединились к Народному фронту.