Так М.С. Горбачев оказался в бывшем кабинете М.А. Суслова № 2 на пятом этаже первого подъезда.
* * *
Черненко продержался год. В определенном смысле избрание его было подарком судьбы для Горбачева. Если бы генеральным избрали более крепкого А.А. Громыко, он бы надолго занял этот престол. Горбачев мог бы и не дождаться, пока он освободится. Черненко, надо отдать ему должное, не пытался отодвинуть Горбачева, как многие
поступили бы на его месте. К Горбачеву у него могло быть завистливое и неприязненное отношение – молодой, здоровый, я скоро уйду, а он сядет на мое место. Но он поддерживал Горбачева.
Горбачев смог стать генеральным только потому, что Черненко настоял на том, чтобы в его отсутствие именно Горбачев вел заседания Секретариата и Политбюро. Черненко сделал еще один символический шаг. Пересадил Горбачева в кресло справа от себя, которое традиционно занимал второй человек в партии. Но Горбачев чувствовал себя неуютно.
До того момента, как Горбачев стал Генеральным секретарем, он держался фантастически осторожно. А вот когда стал хозяином страны, то решительно откинул прошлое.
* * *
Когда в 1995-ом году В.И. Воротников опубликовал свой дневник, стало известно, что в среду 9-го января 1985-го года он неожиданно был вызван на экстренное заседание Политбюро ЦК КПСС, которое проходило в кабинете К.У. Черненко и не в “полном составе”.
“На этом заседании, - пишет А.В. Шубин, - Черненко ссылался на плохое состояние здоровья, предложил обдумать вопрос об его отставке”. Основания для того, чтобы задуматься об уходе в отставку, у К.У. Черненко были. И дело заключалось не только в здоровье.
“Зима 1984-1985-го годов, - читаем мы в воспоминаниях Е.К. Лигачева, - стояла необыкновенно суровая со снежными заносами, которые в иных регионах достигали высоты 2-3 метров. Из-за сильных холодов, обильных снегопадов возникли большие
122
трудности в промышленности, а особенно на транспорте. Не будет преувеличением сказать, что народное хозяйство оказалось на грани паралича. 54 крупных теплоэлектростанции могли в любой день погасить котлы. На магистралях стояли сотни
брошенных поездов. 22 тысячи вагонов замерзали на подъездных путях. В правительстве готовили страховочный вариант на случай катастрофы... Ситуация складывалась критическая, по существу речь шла о крупном стихийном бедствии, охватившем... почти три четверти страны”.
Однако у В.И. Долгих, который 9-го января 1984-го года присутствовал на заседании Политбюро, не сложилось впечатления, что в сложившихся условиях
К.У. Черненко хотел уйти в отставку.
И действительно, если внимательно ознакомиться с дневниковой записью
В.И. Воротникова, нетрудно заметить, что инициатором созыва этого экстренного заседания был не К.У. Черненко. Открыв заседание, он начал с вопроса: “Вы прочитали записку Е.И. Чазова?” Комментируя поставленный вопрос, В.И. Воротников сделал следующее примечание: “Это была короткая, примерно на две трети страницы записка о состоянии здоровья К.У. Черненко”.
О чем именно шла речь в этой записке, с чем именно было вызвано ее появление, мы можем только догадываться. Но, по всей видимости, ее составление было связано с тем, что как раз в эти дни решался вопрос о предстоящем заседании Консультативного политического комитета (КПК) Организации Варшавского Договора (ОВД), на котором должен был присутствовать К.У. Черненко.
Вероятнее всего, Е.И. Чазов считал, что состояние здоровья Константина Устиновича не позволяет ему участвовать в этом мероприятии и требует госпитализации.
“Я, - заявил К.У. Черненко, - не могу сам единолично принимать решения. Думал, может, уйти?” Однако уходить он не желал, о чем свидетельствуют следующие его слова: “Так хочется работать. Но пусть скажет Евгений Иванович”. Е.И. Чазов, видимо, повторил свою записку, и, судя по всему, его предложения были приняты.
30-го января 1985-го года А.С. Черняев записал: “Черненко уже почти месяц в больнице. Заседания Политбюро проходят не регулярно: не доверяет их проводить никому другому”. Действительно, почти сразу же после упомянутого заседания Константин Устинович снова вернулся в Кунцево. Через некоторое время он попросил, чтобы его “отпустили из ЦКБ на дачу”. К 22-му января он уже находился там.