Обдумав все, Горбачев следовал нескольким правилам. Первое: вести работу спокойно, ставить вопросы твердо, никаких уступок “челяди”, даже облеченной высокими званиями. Второе: лояльность Генеральному секретарю, согласование с ним всех важных вопросов. Третье: в Политбюро вести линию на объединение, не допускать раскола центральной власти. И четвертое: держать в курсе событий секретарей ЦК республик, обкомов, крайкомов партии. Они должны видеть всю серьезность ситуации и понимать, в какой обстановке приходится действовать.
Эта линия в целом себя оправдала. Если говорить о деловой стороне, то Горбачев стремился, взаимодействуя с коллегами, держать под контролем текущего дня, принимать оперативные и не только оперативные решения. Было продолжено, хотя это и давалось
129
непросто, обновление кадров, проведены два крупных Пленума: весной – о школьной реформе, в октябре – о долговременной программе мелиорации с докладом Тихонова.
* * *
Развязка стремительно и неотвратимо приближалась. В этом уже никто не сомневался. Стоило больших усилий поддерживать хотя бы видимость присутствия Генерального секретаря ЦК, Председателя Президиума Верховного Совета СССР в политической жизни.
Всем было ясно, что Черненко, которому не то что работать, но и говорить, дышать было трудно, не раз возникали вопросы: что же помешало ему отойти от дел и заняться своим здоровьем? Что заставило взвалить на себя непосильный труд руководства страной?
Но просто сказать “человек слаб” – недостаточно. Проблема лежала глубже. Общество не располагало необходимой информацией, чтобы сделать выбор. Вот если бы знало оно о действительном состоянии Брежнева и Черненко, знало, что почти десятилетие у руля страны стояли люди, физически не способные к работе! Впрочем, само по себе такое знание еще ничего не значило. Ведь у нас не было нормального демократического механизма сменяемости власти. Система этого не предусматривала, она пошла по своим законам, согласно которым на вершине пирамиды мог находиться и безнадежно больной, даже умственно неполноценный человек. Никто не смел посягнуть на этот порядок, и вдруг стараниями некоторых членов политического руководства, прежде всего, Гришина, эта порочная практика внезапно обнажилась и предстала перед обществом во всей своей неприглядности.
Имеется в виду то, что произошло во время кампании по выборам в Верховный Совет Российской Федерации в феврале 1985-го года. В соответствие с многолетней традицией сложился своего рода ритуал встреч членов Политбюро с избирателями в своих округах накануне выборов.
Выборы были назначены на 24-ое февраля. Заканчивались встречи кандидатов с избирателями. Поскольку Черненко был не в состоянии прийти на встречу, а отменить ее было нельзя, члены Политбюро в своем кругу обговорили, как решить эту задачу с наименьшими политическими потерями. Горбачев, что надо помочь ему подготовить письменное обращение. Избирательная кампания должна организовать встречу, на которой будет оглашено его обращение. А поскольку речь идет о генсеке, необходимо присутствовать на ней представителям ЦК КПСС.
Неожиданно для Горбачева в дело вмешался Гришин, сепаратно выйдя на разговор с Черненко. Это уже было за рамками принятой этики, и, видимо, говорило кое о чем. Во всяком случае, он начал неприличную политическую возню, решив, что подходящий случай наступил и этот шанс упускать нельзя.
Понимая, что Горбачева обойти нельзя, что работа Политбюро и Секретариата фактически проходила под руководством Горбачева, Гришин позвонил ему и сказал, что по поручению Черненко он будет организовывать встречу и зачитает текст обращения.
130
Звонить Черненко Горбачев не стал, но поинтересовался у его помощников, которые подтвердили изложенную Гришиным позицию генсека.
22-го февраля на правах первого секретаря Московского горкома партии Гришин взял в свои руки бразды правления на встрече с избирателями и зачитал текст выступления Черненко. Горбачев сидел в президиуме вместе с Лигачевым, Громыко, Зимяниным, Кузнецовым и, честно говоря, очень переживал, что он участник этого фарса. В. Гришин с присущей ему занудно-монотонной интонацией, пытаясь изобразить пафос, подъем и вдохновение, читал и читал текст. И было во всем этом что-то сюрреалистическое. Горбачев не мог возразить, поскольку такова была воля самого Черненко, его последняя воля.