Не совсем понятно, правда, при чём тут гвардейский артиллерист светлейший князь Меншиков, ставший впоследствии адмиралом, и кто такой Билибин? Но все остальные — кавалергардские офицеры, из которых один только Михаил Лунин не выслужил генеральских эполетов. Однако мы бы не рисковали называть их каким-то «кружком», да ещё и «организованным Орловым». Просто, как пишет князь Волконский, Кавалергардский полк был как бы разделён на два «отдела»: «бонтонный» — то есть хорошего тона, и «мовежанрский» — то есть, так скажем, противоположного направления, где господа офицеры предпочитали разврат и умеренное пьянство вышеописанному времяпрепровождению — с театром и дружескими беседами. Про существование каких-либо «кружков» мемуарист не пишет ничего.
Ведь если бы нечто подобное было, то Сергей Григорьевич рассказал бы обязательно. А так, в очередной раз обращаясь к образу своего однополчанина, друга и родственника, к тому времени — давно уже ушедшего, он ограничивается многозначительной, но абсолютно неконкретной характеристикой: «Вместе с тем он в кругу петербургского общества приобрёл уважение, уже тогда стал во главе и мыслящей и светской молодёжи»{97}. Звучит, конечно, хорошо и красиво — вот только что это значит? Коим образом он мог «стать во главе»? В качестве кого?
Как вспоминал Волконский, в тесной офицерской компании обсуждались самые разные темы — а потому и не удивительно, что 25 августа 1808 года поручик Орлов (в чин этот Михаил был произведён недавней весной, 27 апреля) выступил перед сослуживцами с «Прожектом постановления» — трактатом о неустройствах в земле Русской, а также о том, что следовало бы сделать государю и его правительству, дабы, в конце концов, навести в империи порядок…
«Автор проекта… заклинает царя “предупредить страшную и неизбежную катастрофу, грозящую отечеству в лице как его вождя, так и последнего из подданных”. С восхищением автор вспоминает первое время царствования Александра, когда “блестящая будущность открывалась взорам всей нации”, и самыми чёрными красками рисует политическое положение, в котором оказалась Россия к 1808 году… нерешительные и несогласованные полумеры во внутреннем управлении, полный разброд в рядах министров: рядом с дельными людьми — “олицетворения глупости, неспособности, неопытности, стяжательства, честолюбия, безнравственности…”, засилие бюрократической касты, составленной из иностранцев и “людей самых подлых классов”, невежественные и корыстолюбивые губернаторы, расстроенные и неразумно растрачиваемые финансы, армия и флот, не имеющие признанных вождей и необходимого оснащения…»{98}
Признаем, что «картинка» нарисована достаточно типическая для России — на разные времена…
Однако Орлов хотел — ни больше ни меньше! — передать свой меморандум Александру I. Что ж, если Орловы могли менять царей на российском престоле, то уж давать монархам советы — им сам Бог велел!
Полковые товарищи Михаила подобное намерение не одобрили и дружно отсоветовали поручику «высовываться» со своей инициативой. Хотя сам «Прожект» офицеры слушали с интересом и соглашались с его положениями, уверяя, что все они готовы подписаться под этими строками, но лишь при условии, если после того Орлов запрячет этот меморандум куда-нибудь подальше… Не то чтобы боялись, а просто сознавали, что это не их дело — мол, на то есть старшие, при больших чинах, которым и решать. Внутренние неустройства заботили гвардейское офицерство гораздо меньше, нежели дела «международного плана». Недаром писал тот же Волконский: «Одним я теперь горжусь былым временем — это общий порыв молодёжи всех слоев желать отомстить французам за стыдное поражение наше под Аустерлицем и Фридляндом»{99}.
Как свидетельствовал поэт-партизан Денис Давыдов, служивший в Кавалергардском полку до Орлова, а потом переведённый в армейские гусары за дерзкие стихи, «ненависть французов к русским и русских к французам началась именно с этой эпохи»{100} — то есть с Австрийской и Прусской кампаний…
Через несколько лет ненависть эта выплеснется на полях Отечественной войны. Пока же для гвардейских офицеров главным её объектом стал официальный представитель Франции в Петербурге дивизионный генерал маркиз Арман Огюстен Луи де Коленкур, герцог Виченский. Кстати, к России и русским он относился с большим уважением, но… Многие кавалергарды демонстративно перестали бывать в домах, куда был вхож французский посланник, и игнорировали приглашения на балы во французское посольство — несмотря на то, что Александр I требовал, чтобы русские гвардейцы там бывали. Государь требовал — а значит, составлялись списки тех, кто был обязан пойти на бал, чтобы обеспечить «представительство», однако офицеры это требование не выполняли — и кое-кто даже отсидел под арестом за подобную «демонстрацию».