Святость Михаила Тверского обусловлена его жертвенным подвигом и трагической гибелью в Орде. За это он вскоре после гибели стал почитаться в Твери как святой, а в середине XVI века был причислен к лику святых, почитаемых всей Русской церковью.
Но кроме Михаила Тверского — страстотерпца, то есть невинной жертвы людской зависти и злобы, — есть и другой Михаил Тверской — тот, который около тридцати лет стоял у кормила Тверского княжества-государства. В книге, которую читатель держит в руках, собраны практически все доступные историкам сведения о жизни и деятельности Михаила как правителя.
В нашей исторической литературе существует тенденция представлять Михаила Тверского в качестве своего рода предтечи Дмитрия Донского и искать в его деятельности «борьбу за освобождение от татаро-монгольского ига». Основанием для этого служит главным образом Бортеневская битва 1317 года, в которой тверским войском был обращён в бегство сопровождавший князя Юрия Московского отряд татар. Эпизод, разумеется, заслуживает похвалы. Но такие в общем-то случайные стычки с татарами случались и у других князей — современников Михаила Тверского. «Нельзя говорить об особой склонности тверских князей к сопротивлению татарам... Уже то, что тверские князья всегда лично представали перед ханом, говорит об отсутствии у них серьёзных раздумий о сопротивлении татарам; более того, вновь и вновь стремились они приобрести ханскую милость», — констатирует современный историк (72, 130).
Действительно, как правитель Михаил Тверской проводил вполне традиционную политику, следуя примеру своих отцов и дедов. Он добивался верховной власти в Северо-Восточной Руси, ссорился и мирился с Новгородом, ездил с поклоном в Орду, одной рукой строил храмы, а другой — устраивал жестокие расправы над непокорными подданными, приносил клятвы — и тут же их нарушал...
Гораздо более продуктивным, нежели отыскание мятежных замыслов тверских князей, является поиск на другом, духовном поле. Здесь необходимо внимательное прочтение источников тверского происхождения (летописей, актов, житий), и прежде всего — перла тверской общественной мысли — Повести о Михаиле Тверском. «Она написана в Твери примерно в 1319—1320 гг. игуменом местного Отроча монастыря Александром, бывшим в течение нескольких лет духовным отцом тверского и одновременно владимирского великого князя Михаила Ярославича» (84, 116).
Эта Повесть — литературный мемориал князя-страстотерпца. Одновременно она служит своего рода зеркалом, отразившим мысли и настроения тверского княжеского двора в период правления князя Михаила Ярославича (около 1283—1318). Здесь и яркое изображение нравов тогдашнего правящего класса, и ясное понимание механизмов ордынского владычества на Руси, и живое сочувствие гибнущему «за други своя» князю Михаилу.
Бортеневская битва, в ходе которой Михаил, подняв меч на москвичей, ненароком опустил его на татар, вся соткана из исторических случайностей. Но жертвой ига князь Михаил Тверской, безусловно, был. Причём не случайной жертвой, по неосторожности попавшей под колесо истории, а человеком, сознательно принёсшим себя в жертву Молоху ига.
Жизнь Михаила Тверского и его трагический конец неизбежно выводят историка на один из самых сложных вопросов истории русского Средневековья. Что такое «татаро-монгольское иго»? На этот вопрос сегодня не ответит и целый научный институт. Зримый образ этого утонувшего в веках «ига» близок невообразимому существу из «Путешествия» Радищева: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй».
Судьба Михаила Тверского ярко высвечивает одну ипостась «ига» — всеобщий страх перед Ордой как вездесущей и беспощадной силой. Преодолеть этот страх — а значит сделать первый шаг на пути к свободе — можно было только героическим усилием религиозного сознания. Именно это и совершил герой нашей книги.
Принимаясь за любую тему, историк прежде всего очерчивает магический круг источников, выходить за который ему не позволяют законы ремесла. И чем уже этот круг, тем сложнее работать историку и тем меньше света прольётся на прошлое со страниц его труда.
Представляя биографию Михаила Тверского, мы должны предупредить читателя о крайней скудности источников, имеющихся в нашем распоряжении. Соответственно, автор не может, оставаясь внутри означенного круга, развлечь читателя описанием батальных сцен или придворных праздников, увлекательных приключений или тайных переговоров. Всё это, конечно, было. Но всё унесено рекой забвения.