Глава 9
ТВЕРСКИЕ НОВОСТИ
Среди других умственных
занятий наибольшую пользу
приносит повествование о прошлом.
В событиях до 1294 года — насколько мы их знаем — Тверь предстаёт как политический центр второго ряда. Вероятно, такое впечатление обманчиво. Тверь вышла в первый ряд значительно раньше Дюденевой рати. Но как это часто бывает, отсутствие (или утрата) собственного летописания уводит тот или иной город со сцены исторических событий.
Ведение летописи было сложным делом, требующим высокого профессионального мастерства. Летописец должен был знать историю Руси, уметь излагать события в кратком и выразительном «летописном стиле», помнить важнейшие сюжеты и тексты Священного Писания, знать их четыре смысла (исторический, аллегорический, апагогический, символический), и наконец — писать чётким и красивым почерком. Далеко не в каждом городе или монастыре можно было найти человека, обладавшего такими знаниями и умениями. Равным образом далеко не везде можно было найти книги (древние летописи, творения Отцов Церкви, жития святых и т. д.), необходимые летописцу для его работы.
Начало тверского летописания теряется в зарослях гипотетических произведений — великокняжеских, митрополичьих и епископских сводов, а также частных летописцев, носящих семейный характер. В этом призрачном мире относительно реальным можно считать представление об общерусском своде 1305 года (или «своде начала XIV века»), заказчика которого исследователи определяют по-разному (94, 54; 72, 24). Источником тверских известий в своде 1305 года называют «Летописец князя Михаила Ярославича», который мог быть начат в 90-х годах ХIII века. «В нём использованы современные церковные записи, привлечены данные 70—80-х годов по припоминаниям; в общем он носит княжеско-епископский характер» (94, 65).
Подобно многим древнерусским городам, Тверь обзавелась собственным летописанием благодаря появлению здесь епископской кафедры и постройке каменного кафедрального собора. Этот необходимый набор возник к началу 90-х годов ХIII века. С этого же времени в общерусских сводах XIV—XV веков прослеживается цепь летописных известий, относящихся к внутренней жизни тверского княжеского семейства. Такие записи мог делать только работавший в Твери летописец, труд которого со временем почти растворился в составе более поздних московских и общерусских летописных сводов.
Свадьба
Под 6803 (1295) годом Симеоновская летопись сообщает: «Тое же осени оженися князь Михаиле Ярославич Тферскыи, и венча его епископ Андреи на Тфери в церкви Святом Спасе месяца ноября в 8 на събор святого архангела Михаила» (22, 83).
Рогожский летописец (тверская редакция общерусского свода начала XV века) помещает это известие годом ранее и при этом сообщает, что невеста Михаила была дочерью князя Дмитрия Борисовича Ростовского. Датировка княжеской свадьбы в Рогожском летописце — 6802 (1294) год — дана по сентябрьскому счёту, то есть 8 ноября следует отнести к предшествующему, 1293 году. На это указывает и календарная справка: 8 ноября 1293 года — воскресенье. Именно воскресенье было обычным днём для княжеских свадеб. В воскресенье женились Дмитрий Донской и его сыновья Василий и Пётр. Всеобщее веселье по случаю такого радостного события требовало выходного дня. В данном случае праздничный характер дня удваивали именины жениха — память архистратига Михаила.
Свадебные торжества в Твери состоялись незадолго до Дюденевой рати, время которой все летописи указывают как «той же зимой». Зима по древнерусским представлениям начиналась с 25 декабря (85, 128). И не был ли этот ростовский брак Михаила Тверского, приобщивший его к жизни ростовской «татарской слободки», причиной сохранения татарами Дюденя Твери? Во всяком случае, вскоре после свадьбы Михаил Тверской отправился в Орду, откуда поспешно вернулся, узнав о нашествии Дюденевой рати.
Известие о свадьбе Михаила Тверского требует комментариев как общего, так и частного характера.
Примечательно, что родившийся в 1271 году Михаил женился сравнительно поздно: в возрасте двадцати двух лет. Безусловно, в этом сказалась воля матери, княгини Ксении, для которой брак единственного сына был темой долгих и глубоких раздумий. Помимо всякого рода политических расчётов, медлительность княгини, вероятно, объяснялась и чисто личным мотивом. Женитьба сына естественным образом удаляла его от матери и ставила в положение вполне самостоятельного правителя.