Еще засветло старик уходил на охоту, на целый день оставляя их вдвоем. Его долгие отлучки были вызваны не только житейской необходимостью, но и деликатным вниманием старого человека к чужой молодости, неукротимо предъявлявшей свои права.
Для Марселя и Тани это был… медовый месяц, неожиданный подарок судьбы. Ничего не загадывая на будущее, они наслаждались жизнью. Марсель казался Тане полубогом, и дело было не только в том, что он был первым мужчиной в ее жизни: она не могла, да и не пыталась оценить его привычными человеческими мерками. Раннее сиротство приучило ее к мысли о том, что все окружающие представляют собой потенциальную угрозу; и она жила, замкнувшись в собственной скорлупе, и при случае прекрасно умела постоять за себя, — ведь ей не на кого больше было надеяться.
При этом Таня никогда не пыталась подчинить кого бы то ни было своей воле, хотя ей и открылась для этого прекрасная возможность во время работы в лагере. Окружавшая ее с самых ранних лет грубость, прямолинейность женщин и мужчин, видевших в ней только объект для удовлетворения своих самых простых, а порой и просто скотских устремлений, лишила ее возможности почувствовать себя женщиной. Это впервые произошло с нею после знакомства с Марселем.
Теперь, немного придя в себя после долгого бегства по заснеженным лесным тропам, оправившись от страха, Марсель постепенно становился самим собой. Мельчайшие детали его поведения, усвоенные с раннего детства и совершенно естественные для цивилизованного человека, приводили Таню в трепет. Ей не верилось, что именно перед нею предупредительно распахивается дверь, отодвигается стул, чтобы она могла присесть. Все это было непривычно, но сообщало ей сознание собственной значимости и женственной слабости. Она начала понимать, что слабость отнюдь не всегда и не для всех является недостатком. Оставаясь в доме одна, она подолгу просиживала перед мутным старинным зеркалом в потемневшей резной деревянной раме. Она видела привычное отражение чужими глазами — глазами Марселя — и испуганно искала в нем те черты, которые могли его привлекать. Прекрасно понимая, что счастье ее не может продлиться долго, она в конце концов решила не думать об этом и приняла свою новую жизнь, как принимают царский или божий подарок заранее смирясь с тем, что на самом деле он дан ей взаймы и в любой момент может исчезнуть, раствориться, подобно прекрасному миражу. Таня размышляла и о том, что за все в жизни приходится платить; в данном же случае расплатой вполне могла оказаться ее жизнь, в самом реальном смысле этого понятия. Мысли об этом не тяготили ее, прежняя жизнь теперь не казалась Тане хотя бы какой-нибудь ценностью, она все равно уже не смогла бы вернуться к этому примитивному, никому не нужному существованию, и была готова заплатить за свое, заведомо короткое, счастье самой полной мерой.
Расставшись с извечным последним человеческим страхом — страхом конца, она обрела взамен полную духовную свободу. Это приближало ее к Марселю, делало ее равной ему по самому большому счету. Несмотря на пять лет, проведенных внешне в состоянии полного угнетения воли и подавления чувства человеческого достоинства, он не потерял себя, сохранил унаследованную им от предков и развитую воспитанием независимость духа. Вечерами, когда синий сумрак окутывал лес, старик возвращался домой и растапливал печь. Они сидели втроем у огня; Марсель и хозяин неспешно беседовали, — у них нашлось множество общих тем. Оба были людьми одной профессии и готовы были бесконечно спорить, ища связь между историческим прошлым и настоящим, столь трагичным для той страны, где они сейчас находились. Разумеется, Таня не могла принять участия в их разговорах, не успев получить хоть сколько-нибудь приличного образования. Она молча сидела в уголке, чиня белье старика, и не пропускала ни единого из произносившихся слов, пытаясь понять, о чем идет речь, и запомнить то, что удалось услышать.
Раньше, в лагере и во время их отчаянного бегства, Тане не приходили в голову мысли о том, какую глубокую пропасть проложила вся их предшествовавшая жизнь между нею — российской сиротой из глубокой провинции и Марселем — блестяще образованным французским аристократом. Не только осмыслив это, но и прочувствовав всем своим нутром, она поневоле задумалась о том, что будет дальше, если вопреки всему им все же удастся вырваться из этой, проклятой Богом, страны. Она четко осознавала, что ей не было места в обычной жизни Марселя. Ее представления о ней складывались из его рассказов, прочитанных книг, взятых в детдомовской библиотеке, и трофейных фильмов, наводнивших после войны экраны российских кинотеатров. Трезвость суждений и заниженная самооценка, привитые ей тяжелым безрадостным детством, не давали ей забыться и помечтать, представляя себя на месте изысканных кинокрасавиц. Тем не менее, Таня отдавала себе отчет в том, что без нее Марселю никак не дойти до намеченной цели, — он совершенно не был приспособлен к местным условиям, точно так же как Таня — к суете и привычкам парижского высшего общества.