— Ой, гречневики-то чуть не забыли! До полночи вчера пекла! — спешила из кухни Агаша. И остановилась, глядя на спускавшуюся по лестнице Софью. Потом обвела взглядом остальных.
— Ох, нехорошо оделись, неправильно: шляпки, перчатки, мантильи, сюртуки. Сразу видно — баре. Надо попроще одеться, как простые мещане, чтобы в толпе-то затеряться, чтобы не привязывались к вам.
Все переглянулись.
— А ведь она права… — подал голос Николя, — ай да Агаша, сообразила! Только где же мы такую одежду сейчас возьмем?
— А в моем сундуке поищем, да от кухарки и кучера кое-какие вещички остались.
На пороге возник извозчик.
— Прикажете грузить?
Поднялась суматоха, и пока Тимофей с извозчиком таскали и увязывали баулы и саквояжи, Осинцевы спешно рылись в сундуках, бегая из комнаты в комнату и помогая друг другу переодеться. Через четверть часа в пролетку усаживались простые горожане — головы женщин покрывали шерстяные платки, из-под теплых жакетов виднелись суконные юбки и ботинки на шнуровке, на мужчинах красовались кепки, слегка побитые молью сюртуки и потертые на коленях штаны.
Наконец пролетка тронулась, все в последний раз оглянулись на покидаемое родовое гнездо, на Агашу, утирающую слезы уголком белого платка, переминающегося на крыльце Тимофея, на узорчатый чугунный козырек над парадным, на окна в белых наличниках. Лошадь, звонко цокая подковами по брусчатке, свернула в проулок. Вся их прошлая жизнь осталась за этим углом. Что-то ждало их впереди?
Соня сидела на жесткой тряской полке, поджав под себя ноги и закутавшись в платок. По полу вагона немилосердно дуло. Она бездумно смотрела в окно на однообразную степь, провожая взглядом гонимые ветром кустики перекати-поля. Вот так и их, лишившихся корней, несет по жизни неизвестно куда. Где-то им удастся вновь зацепиться и пустить новые корни? И удастся ли…
В конце вагона плакал маленький ребенок. За переборкой мужчины, смачно матерясь, играли в карты. Соня заметила, что на краю оврага показались несколько всадников. Их силуэты четко вырисовывались на фоне ясного неба. Небольшой отряд развернул коней и понесся по полю параллельно поезду, постепенно приближаясь.
— Гляньте-ко, гляньте! Никак бандиты? — раздались голоса в вагоне.
— Белые? Красные? Зеленые?
— А шут их разберет…
— Догонят?… Не догонят?…
Паровоз, издав тревожный гудок, заметно прибавил ход. За окном полетели клочья черного дыма. Всадники неслись теперь совсем близко к поезду. Раздались выстрелы, пули защелкали по обшивке вагона. Николай, спрыгнув с верхней полки, оттолкнул сестру от окна.
— Всем лежать и не высовываться, — скомандовал он растерявшимся родственникам.
Поезд, дернувшись, резко затормозил, с верхних полок посыпались узлы и баулы. Несколько минут спустя двери вагона распахнулись, по проходу затопали сапоги. Осинцевы, испуганно переглядываясь, прислушивались к крикам и плачу в соседних купе.
Перед ними возник рослый детина в ситцевой косоворотке морковного цвета и грязно-желтой изрядно свалявшейся папахе.
— Экспроприация! — весело сказал он. — Сами сдадите, али изымать придется? Кто такие будете? Куды едете?
— Мещане мы из Пскова. От голода бежим к родне в Ростов. У вас, говорят, сытнее, — торопливо ответил Николай, — а ценностей никаких не имеем, давно все на продукты выменяли.
— Мещане говорите? А ну руки покажь! — прикрикнул детина.
— Ах вы, падлы! Ишь, ручки-то холеные, барские… Пролетарьят обмануть вздумали?! Куды колечки-браслетики попрятали?
Глаза его стали странно-светлыми и какими-то сумасшедшими. Он подцепил дулом нагана верхнюю пуговку Сониной блузки:
— Раздевайся, нито сам раздену.
— Браток, не трожь бабу, на сносях она! — осторожно вступился Николай.
— А ты кто такой будешь? — дуло нагана развернулось в его сторону.
— Ейный законный муж, псковский мещанин Осинцев.
— А я отец ее. Мил человек, не трожь дочку, христом богом молю! — вмешался Павел Николаевич.
Мария Феоктистовна побелевшими губами читала молитву и мелко крестилась. Петя, бледный, под стать воротничку своей сорочки, прижался к плечу сестры.
Вдалеке захлопали выстрелы. По проходу пробежал еще один бандит.
— Петро,тикаем! Кажись, деникинцы…
Детина все еще держал Николая под прицелом, потом чуть приподнял дуло и выстрелил. Пуля вошла в обшивку вагона над головой Осинцева. Бандит расхохотался.
— Что, барин, намочил портки? То-то. Еще свидимся, бог даст, разберуся я с вами, — пообещал он и скрылся за переборкой.
Осинцевы перевели дух, ощупывая нательные пояса, в которых были припрятаны остатки фамильных драгоценностей. Это было надежнее кредитных билетов, и они рассчитывали, что сережки и колечки помогут им добраться до Европы, как-то продержаться первое время.