— Конечно! Она обещает вести себя хорошо. Думаю, вы уже заметили, что она понимает гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.
«Пожалуй, да», — согласилась в уме Рита. Оставалось только сожалеть, что она не заметила этого раньше.
Генри галантно и старомодно предложил ей свою руку, а другой взял поводок. Рита вдруг подумала, что уже не помнит, когда в последний раз ходила с мужчиной под руку.
Генри шёл медленнее, чем она привыкла, пришлось подстраиваться под его странный шаг.
— У вас что-то с ногой?
— Да. Мне месяц назад делали операцию на левой ноге. Не совсем удачно — очень медленно заживает. Но, как видите, обхожусь без палочки.
— Травма или болезнь? — осторожно спросила она.
— Можно сказать, что травма, — начало фразы он произнес с нажимом, и это прозвучало загадочно. Обаятельный и галантный старичок не так уж прост, как показалось вначале.
— Почему — «можно сказать»? Я задала бестактный вопрос?
— Нет. Это последствие ранения. Как говорят, бандитская пуля.
— На вас напали? — оторопела Рита.
— Скорее, я напал, а они отстреливались. Но напал не из злобных побуждений, а по долгу службы. Я тогда работал в прокуратуре, и мне приходилось заниматься отловом всяких бандитов, грабителей и прочих зловредных граждан.
— И часто?
Его слова почему-то напугали Риту. Она хотела спросить — часто ли ему приходилось подставляться под бандитские пули, но вопрос прозвучал двусмысленно.
— В меня стреляли? Нет, всего один раз. Но, к сожалению, попали.
Рите вспомнился киношный комиссар Мегре, который десятки лет ловил преступников, но сумел уберечься от подобных злоключений.
— Вы и после ранения остались в прокуратуре?
— Конечно. Отработал положенные двадцать пять лет, и вышел в отставку. Работа в прокуратуре далеко не из самых приятных. Поверьте — каждый день общаться с бандитами, грабителями и прочим отрепьем — удовольствие специфическое. Поэтому, как только заработал пенсию, так и ушёл. Дома поддержали. И жена, и дочь. Я сменил профессию и стал поваром… Вот мы и пришли.
Они повернули во внутренний двор здания с аркой и оказались у ведших вниз ступенек, кафе располагалось в полуподвальном помещении. С улицы оно было незаметно, поэтому обратить на него внимание могли лишь заглянувшие под арку. Генри взял собачку на руки, Рита спустилась следом за ним.
Кафе напоминало трактиры из исторических фильмов. Дощатый пол, деревянная отделка стен, украшенных предметами былых времён. Внизу тележные колёса, оббитые железной лентой, выше — канаты, примитивные сельскохозяйственные инструменты. Столы из толстых досок с подчёркнуто грубыми, покрытыми корой краями, но по-современному точно подогнанными друг к другу и покрытыми лаком. Массивные стулья с высокими спинками. Под потолком светильники, стилизованные под керосиновые лампы.
Им указали на столик в углу, Рита оказалась напротив Генри, Милки усадили на стул сбоку. Официант тут же принёс вазу с небольшим букетиком, и поставил на середину стола.
Они сделали заказ, Милки тоже была обещана порция мяса.
— Скажите, — начала Рита, – Тамара Прачковская — это ведь не ваша жена? Кем она вам приходится?
— Кем? — Генри задумался. — Хороший вопрос. История давно минувших дней. Моя бывшая возлюбленная.
Он откинулся на спинку, поковырял вилкой в тарелочке с салатом, и начал:
— Мы познакомились лет сорок назад. Что нас притянуло друг к другу — загадка, мы были полными противоположностями. Я был пунктуален, принципиален, строг, имел обострённое чувство справедливости. Это и привело меня в прокуратуру. Она была легкомысленна, необязательна, вспыльчива. Опаздывала на свидания — меня это сердило, я относил это к принятой между женщинами традиции. Её настроение в течение часа могло поменяться несколько раз, часто я совершенно не мог понять причин столь внезапных изменений. Но, главное, она была художником по профессии и призванию, и жила в мире нарисованных или просто замысленных ею картин. Откровенно говоря, я не считал те картины, что она тогда показывала, хорошими, на них всегда что-то было не так, неправильно — с моей точки зрения. Что-то изображалось набросками, намёками, а что-то в таких деталях, что можно было принять за фотографию. Часто на полотнах встречались несочетаемые, опять же, на мой взгляд, вещи. Реальные люди в одной части, и какие-то фантастические образы — в другой. В одном углу картины могло быть солнце, а в другом — тучи.
Я спрашивал — почему, и она начинала длинные и путаные рассказы, впрочем, настолько интересные, что если бы их записать, могли бы получиться неплохие сказки. Я говорил ей об этом, и она смеялась, уверяя, что мечтает не о сказках, а о картины, которые будут оживать. Я, с моим рациональным мышлением, относился к этому — в лучшем случае — как к аллегории. Мы любили друг друга, и готовы были пожениться, но… Стажировка закончилась, и меня отправили в далёкий район. Отказаться я не мог. Я уговаривал её поехать со мной, но… Тамара говорила, что умрёт там от тоски. Я предлагал ей даже такое: давай будем жить как бы вместе и отдельно, то есть я буду там, но буду приезжать на выходные. Отработаю положенные два года, вернусь, и мы заживём нормально. Она не согласилась. Подчёркиваю, она, а не я. И тогда я сказал себе: в жизни может быть всякое. И если она с самого начала не идет ни на какие уступки — чего ожидать в будущем? Я был максималистом и в итоге уехал один. Годик спустя нашёл себе подругу жизни, которая была готова следовать за мной куда угодно, и прожил с ней счастливо — зачем скрывать? — тридцать пять лет.