Что же касается Карла Австрийского – этого самодержавного повелителя тевтонцев, перешедших на сторону Лютера, – то он обнаружил себя переименованным, в том самом 1527 году, из Карла Пятого в Карла Плутоватого. Ибо это он – помимо своей воли, но все же очень этого желая – спустил на Рим полчища лютеран, привлеченных им под католические и испанские знамена во имя борьбы против Климента VII. Понтифик, помимо прочих злостных нарушений христианской морали, упрямо отказывался удовлетворить его императорское желание быть увенчанным короной римлян из рук самого наместника Иисуса Христа. Императору не хватало этой круглой побрякушки, которая очень гармонировала бы с его гордо выпяченным башмаком-подбородком.
В продолжение всей зимы 1527 года пребывающий в растерянности Дух Святой посылал одно за другим знамения, предвещающие кару: появились в великом множестве бродячие монахи-отшельники, целые стаи кающихся грешников в сандалиях и без оных, процессии бичующихся крапивой, кучи иноков-затворников, одетых во власяницы и увешанных крест-накрест длинными рядами черепов. В среду, на первой неделе Великого поста, лошачиха окотилась ягненком в базилике Святого-Павла-за-стенами-города. В Страстную пятницу в собственной капелле Медичи семь раз воспламенялся алтарный покров. Этой весной глухие по-прежнему отказывались слышать, слепые видеть, богатые становиться менее богатыми, а нищие еще более нищими духом.
И на священный город, давным-давно оставленный как троицей ООН, так и всеми иными божествами из младших иерархий, за исключением Гордыни, Помпезности, Надменности, Распутства, Алчности, Тирании и Бесстыдства, обрушились дремучие ландскнехты, из которых, впрочем, ни один не получал жалованья от Карла Плутоватого, что явилось причиной не только их поразительной алчности, но и последовавшего затем неслыханного насилия с их стороны.
Юный Содимо отмечал свои шестнадцать лет в тот самый день – 6 мая 1527 года. Взбудораженный происходящей суматохой, как это свойственно едва созревшим сорванцам, он сбежал с лесов Россо Фьорентино, чтобы вместе с другими ragazzi[76] поспешить к воротам Санто Спирито. По слухам, кумушки со своих наблюдательных постов хорошо видели форсированный марш приближающихся имперских солдат, которых Бурбон и Фрундсберг, сами обделенные золотом и хлебом, соблазняли богатством и жирными кусками мяса. Голод на этот раз придавал законную силу военной риторике – победить или погибнуть.
Занявшие место позади бойниц, Содимо и его бесшабашные друзья – Алессандро дель Бене, Бенвенуто Челлини и Чекино делла Каза – вскоре были очень разочарованы. Призрачное утро подняло испарения из глубин Тибра, и образовался густой туман, закрывший от них ожидаемое зрелище. Новое оружие – фальконеты и бомбарды, – которое каждый из них, особенно Бенвенуто, хотел увидеть в действии, только еще больше замутило своим едким дымом общую панораму. Первое, что увидели четверо ragazzi внутри города, были белые доспехи коннетабля Бурбона. И в ту же секунду взорвалась его голова. Это был выстрел из аркебузы, и Господь знает, кто его сделал, что бы ни выдумывал позже, к величайшему несчастью Содимо, этот фанфарон Бенвенуто Челлини.
Взлетев вверх, мозг коннетабля описал траекторию, которая могла бы заставить побледнеть от зависти эксперта по баллистике, и, почти невредимый, шлепнулся на тиару папского гербового щита, венчающего ворота Санто Спирито. Четверо сорванцов застыли с разинутыми ртами перед этим шедевром сверхъестественной иронии – смерть прославленного полководца в момент совершения им величайшего из богохульств!
Но недолго римляне кричали: «Vittoria! Vittoria![77]» – огласивший холмы многоголосый вопль: «Borbon! Ach der Herr Borbon ist tod!![78]» был исполнен такой дикой ярости, что у них в жилах заледенела кровь.
Римские солдаты сразу разбежались. Это было сборище плохо обученных людей, завербованных как попало из конюшен кардиналов и прелатов, набранных в лавках и тавернах на деньги Климента VII, который, чтобы восполнить свою обмелевшую казну, распродал двенадцать наспех учрежденных кардинальских должностей. Содимо и его компания бросились бежать еще раньше, причем все в разных направлениях. Ночью наемники, запалив огонь по всему кварталу Трастевере, входили в Ватикан. Папа, теряя по дороге меньше дароносиц, чем своих естественных выделений, через подземный переход добрался до замка Святого Ангела.
То, что последовало далее, не имело ничего общего с веселыми россказнями Пантагрюэля. Это был самый настоящий кошмар. В нарушение поставленного некогда Александром Македонским и соблюдавшегося со времен этого античного завоевателя условия, которое давало победителям три вольных дня, и ни минутой больше, на разграбление побежденного города, в Риме оно продолжалось три месяца с лишним.
В Санта Мария делла Паче Содимо оказался один. Его учитель бежал через катакомбы и, заботясь только о самом себе, надежно закупорил туда вход. Обезумев от страха, Содимо нагромоздил перед дверью скамьи и стулья. Но его баррикада не выдержала. Отряд ландскнехтов, вооруженных очень длинными пиками, легко разнес эту преграду. Они жизнерадостно разграбили и осквернили церковь. Расшвыривая мебель, они обнаружили светловолосого юношу, забившегося в самую глубь исповедальни. Началось с того, что ему пришлось всю ночь терпеть насилие лютеран, мало озабоченных вопросом содомского греха.
Его пощадили, оставив в живых, когда разобрались, что «dieser Junge ist nicht ein Priest![79]». И, стало быть, ни прижигание ступней каленым железом, ни вырезание на голове тонзуры кинжалом, ни другие символические развлечения наемников ему не грозили. Отныне, благодаря своему девическому цвету лица, он был отнесен, как множество других римлян и римлянок, к разряду шлюх для ублажения солдатни, столь омерзительным способом вдохновляемой на борьбу с папистами. Он никогда не смог бы сосчитать, сколько раз, включая ту первую ночь, его использовали как влагалище; он также не помнил точного числа собак, козлов и хряков, с которыми его спаривали. Ему щекотали внутренности дулом мушкета, бараньей костью и горлышками всевозможных бутылок. Его наряжали в роскошные платья, пока им окончательно не пресытились; тогда его совсем раздели и завели манеру мочиться и испражняться на него. Помимо прочего, он, с его ангельской внешностью, чаще других использовался на первых ролях во всякого рода святотатственных представлениях. Однажды кардинала Джованни Пикколомини усадили голым задом на самку лошака, под хвост животному прицепили тиару Климента, чтобы оно могло в нее гадить, а Содимо заставили присасываться к половым органам лошачихи. Вместе с ним это должна была проделывать девушка, которой специально срезали груди, чтобы она больше походила на одного из близнецов – основателей города. В другой раз ему протянули лук и потребовали, чтобы он нашпиговал стрелами кардинала Кайетана, который, таким образом, принял от рук Содимо мученическую смерть святого Себастиана. Будучи сам жертвой насилия, он становился убийцей ради спасения собственной жизни.
Бедняжка никак не мог понять, из-за каких таинственных прегрешений, совершенных за шестнадцать лет его злосчастной жизни, строптивое Провидение так медлило предать его смерти. Между тем, она была бы для него избавлением. Он просил об этом всех святых, обильно политых мочой насильников, умолял каждую мадонну, истоптанную ногами яростных лютеран. Он валялся у них в ногах, добиваясь смерти, но они смеялись над ним и заставляли вылизывать их сапоги, измазанные запекшейся кровью. Эти мерзавцы, которых рыдания только возбуждали, в конце концов, стали водить его на поводке, чтобы помешать ему каким-либо способом лишить себя жизни. По мере того, как одна неделя сменялась другой, он превращался в нечеловека, послушного любым капризам солдатни. Это сидящее на корточках существо, с открытым ртом, с утра до вечера принимало любую позу, какую только могли изобрести пьяные солдаты. Им достаточно было лишь показать ему, чего они хотят, и Содимо пассивно повиновался. Подобно сомнамбуле, он существовал как бы вне реальной жизни, он в ней отсутствовал до такой степени, что само сознание муки его покинуло.