Приветственное Хой превращается в протяжое и восторженное Хо-о-о-ой, что вызывает тонкую улыбку на губах новоявленной неаполитанской Венеры. Мужчины распускают слюни, и не столько от вожделения, сколько от благоговения – до такой степени беспределен их восторг. Их рты остаются разинутыми от восхищения так широко и надолго, что чайки уже успели бы свить гнезда в этих глотках, источающих отнюдь не благоухание, а скорее дыхание хищных зверей. В возмещение всякого рода неудобств, связанных с теснотой и скученностью, «Реал» Хайраддина, с помощью роскошного убранства, превращается в подобие дворца на Босфоре. Эта «Королевская галера», на самом деле, – не что иное, как «Стойкость» Андреа Дориа, захваченная Муратагой прошлым летом на Корсике, возле Сен-Флорана. На ней тогда Джанеттино Дориа, племянник адмирала, проводил тренировочные плавания, проверяя на прочность только что отремонтированный корпус корабля.
В курильницах горят ладан и фимиам, на мачтах реют муслиновые паруса, целые холмы подушек подкладываются под иберийские ягодицы, которые плотно рассаживаются на них перед мясными блюдами и сладостями. Обезьяноликая и горбатенькая прикладываются к этим деликатесам лишь кончиками своих заячьих губок, в то время как мать доньи Марии бросает на них виноватые взгляды. Невеста чувствует себя как дома и прилежно уминает лукум, прислушиваясь к тому, что говорит ее отец. С ним уже обращаются как с тестем, отчего лицо его становится то бледным, то багровым.
– Наши традиции, однако, несколько отличаются от ваших, синьор Барбаросса…
– Вы так уверены в этом, дон… дон, как там дальше?
– Диего Гаэтан!
– Ах, да, все извинения вам за это, моя сеньория.
– Простите?
– Пустяки! К черту эти формулы вежливости, я запутываюсь в них! Между нами говоря – а вы мне вовсе не кажетесь скопцом, – брак это всегда то, что заключается в постели, турок вы или христианин. Если не считать похода к нотариусу для оформления приданого.
– Разумеется, разумеется…
– Кстати, по поводу приданого, что вы имеете предложить?
– Ну, это…
Дуэнья, борясь с подушками, всаживает большой палец ноги в икру своего супруга.
– Но… у нас больше ничего нет. Разве вы не отобрали у нас все сегодня утром?
– Это верно, дон Бего.
– Диего!
– Извиняйте, дон Диего! Но я великодушен. Я не заберу двух других ваших бабенок, они не так привлекательны, как Мария, и, кроме нее, я ничего у вас не прошу.
Комендант и его дочери облегченно вздыхают.
– Мы вам очень обязаны!
– Кроме…
Барбаросса подмигивает мадам Гаэтан, которая сразу лишается чувств.
– …Гаэта, вы мне ее уступите, я надеюсь.
Гаэтанша тотчас приходит в себя, чтобы ответить:
– Она уже ваша!
– Мадам, я только это и хотел услышать от вас. Вот и поладили! Я оставляю ее за собой, и больше не будем об этом. По рукам, дорогой тесть!
Дон Диего, загнанный в угол, протягивает ему руку. Но Барбаросса тянется своей рукой к его бородке и дергает за нее.
– Христос с вами, что вы делаете? Соблаговолите не прикасаться ко мне!
– Господин комендант, вам следует знать, что турки скрепляют клятву, дергая друг друга за бороду. Вы должны то же самое сделать с моей…
– Как вы сказали?
– Ну, я прошу вас…
Барбаросса подставляет испанцу свою огромную голову, и тот с видимым отвращением чуть касается пальцами его бороды и быстро отдергивает руку, как если бы он обжегся.
– Вот это договор по всем правилам! А теперь потанцуем? Мадам, вы окажете мне честь?
Шестеро музыкантов атакуют на барабане, систрах и гуслях известную итальянскую песенку Monica, терзая и сминая ее не хуже, чем это проделывает Барбаросса с пальцами ног мадам Диего. Затем следуют более восточные танцы – с голым пупком и вуалью на лицах. Конечно, не обходится и без наргиле, которое вызывает недомогание у дочерей коменданта. Разъяренная Зобейда пользуется случаем, чтобы неистово потрясти бедрами перед самым носом доньи Марии, которая уж очень высоко этот нос задирает. Состязание яростного дурного глаза, с одной стороны, и не менее упорно обещающего наставить рога, с другой, становится острой приправой к этому вечеру. За всем этим внимательно наблюдают вожделеющие глаза Барбароссы, который уже представляет себе соединение этих двух темпераментов на своем ложе. Когда в небесной вышине появляется полная луна, надоевшее Хайраддину семейство отвозят, наконец, в Гаэту. Разумеется, без доньи Марии.
Барбаросса напрасно посмеивался над упражнениями берберийки и христианки в наведении порчи друг на друга. Уже на следующий день Гаратафас, Николь и Содимо успевают заметить, что сластолюбивый старик посеял раздор на «Реале». С этого момента они заинтересованно наблюдают за событиями, сотрясающими этот гарем в миниатюре.
И не только они. Санджаки Сулеймана тоже целыми днями отслеживают все жесты и крики, которым нет конца. Они как будто превратились в евнухов или привратников. Один лишь капитан Полен в отчаянии. Он преследует Барбароссу напоминанием, что они не на прогулке в Венеции. «Реал», разукрашенный еще в Гаэте, по-прежнему таким и остается, потому что это нравится донье Марии. Тем не менее, он находится на балансе короля Франции – напоминает капитан Полен. Король Франциск, безусловно, человек галантный, но это судно не «Буцентавр»[97], а военная кампания требует от него иных действий, нежели брачные торжества паши морей с испанской потаскушкой. Услышав эти слова, Хайраддин награждает француза пощечиной – за оскорбление, нанесенное донье Марии.
С белым платком в руке, который полагается уронить перед красавицей в знак своей благосклонности – одновременно это намек на то, что неплохо бы поладить – паша порхает по палубе, подстерегает ее, выслеживает, ждет. Он готов даже взобраться на верхушку марса, чтобы оттуда бросить свой платок, если бы не было необходимости остерегаться Зобейды.
Сколько бы ни разбрасывал салфеток и платочков турецкий петушок, их все подбирает за своим чичисбеем мавританская курочка. Вооруженная длинным багром, она выжидает момент, прячась то за бухтами канатов, то за бочками с порохом, сидя на корточках или стоя за перегородкой. Кто-то даже видел ее ползущей по плечам гребцов и усаживающейся на весло, чтобы наблюдать и оттуда. Ее ревность чрезвычайно развлекает рабов. То подбирая, то выкрадывая эти белые символы цветопада, она то и дело выбрасывает их на ветер или в воду, как удобнее. Ее багор подхватывает батистовые лоскутки на лету, не давая им упасть. Этот спектакль продолжается уже несколько дней, заставляя Барбароссу бледнеть от растерянности. Он, однако, слишком любит Зобейду, чтобы свернуть ей шею или бросить на съедение муренам.
– Верни мне бриллианты и убей эту шлюху! – терзает она его, едва он просыпается.
– Вы мне желанны, господин, – и вы, и ваша рыжая борода, и бриллианты, – шепчет ему за ужином донья Мария, которую вся эта игра только возбуждает.
Женщины гарема понапрасну пытаются успокоить ревность одной и умерить аппетиты другой, ничто не помогает. И только осторожная старая христианка ни во что не вмешивается, отговариваясь своей чрезвычайной занятостью пеленками, кашками и первыми зубками маленького Догана.
Тем временем совет райя берет армаду в свои руки, в ожидании, когда паша морей соблаговолит вспомнить о назначенном ему свидании с французскими берегами. Свидание должно состояться в Марселе, хотя жители города питают надежду никогда не увидеть приближающейся к их земле флотилии нечестивых. Но совсем не об этом трубят посланцы из Фонтенбло, напротив, они громко возвещают о прибытии Франциска Бурбонского, герцога Энгиенского, барона Гриньянского и семидесяти других вельмож королевского двора. Они едут встречать пашу морей и организовать надлежащее торжество.