Если подумать, так, может, ей нужно просить у Алмаза прощения за то, что она встала на его защиту? Может быть… Ну нет, еще чего? «Уж лучше в гнездо гремучих змей свалиться», – объявляет Милли громким голосом. Да и потом, какой ей толк иметь брата, если брат – тряпка?
2
Около часу ночи Милли сбрасывает простыню ногами к железным прутьям своей старой детской кроватки. Из-за занавески, тонкой, как крылышко насекомого, на нее веет покоем улицы. Даже деревья шелестят умиротворенно. Лучший антураж для ночной прогулки. Она нарочно легла одетой, так что осталось раздобыть обувку. Она замирает на секунду возле уютно урчащего вентилятора, на котором сушится рюкзак Алмаза, потом достает из-под подушки собственный. Осторожно перешагивает три половицы возле кровати Тарека, которые скрипят, как летучие мыши, и потихоньку открывает дверь. Ручка взвизгивает, будто крыса.
– Принеси мне молока, – вдруг бормочет Тарек.
– Мне не по пути.
Он бросает что-то, и оно приземляется на постель Алмаза. Пустую постель. Грязный разрыватель корон, где тебя носит?
В коридоре Милли прислушивается к каждому шороху. Что-то неразборчиво шепчет дед, уснувший на кресле в гостиной. Работает радио, которое мать, видимо, из-за усталости снова забыла выключить. Милли крадется на цыпочках и вдруг поскальзывается на чем-то густом и жидком. К счастью, она успевает схватиться за косяк кухонной двери. «Тарек!» – ворчит она сквозь зубы. Вечно он разливает свой чертов сладкий соус от чипсов. В темноте дохнуло ветром. Странно. Ноздри Милли улавливают запах разложения. Свет включить она не может, и потому принюхивается к темному пятну на полу, похожему на комок. Дохлая мышь? Вонь раздавленного животного. Она прикасается к липкой поверхности, и та вдруг раздувается и шевелится под ее пальцами, теперь тоже липкими. Милли отпрядывает на четвереньках, сердце у нее подпрыгивает. Она находит в рюкзаке фонарь и направляет луч на странный дряблый шарик, который словно вздыхает от усталости.
Луч выхватывает только цепочку муравьев, бегущих по плинтусу. Милли светит себе на ноги: они чистые и сухие. Если бы оно убежало, она бы почуяла. «Вы его видели?» – спрашивает она у муравьев. Ветер хлопнул задней дверью, едва державшейся на задвижке. В узкое окно Милли глядит на разбуженный сад и маленький открытый хлев. Курицы кудахчут, корова топчется на соломе. «Да что с вами? Здесь тоже была эта вонючка?» – спрашивает их Милли, воспользовавшаяся шумом, чтобы незаметно выйти. «Прекрасно, ведите себя так, будто меня и не было». Она быстро обегает веранду, держась рукой за перила и то и дело оглядываясь, – мало ли что. Но ни шарика, ни гнили. Когда она наконец добегает до главной двери, то видит Алмаза: он качается взад-вперед, как боксерская груша, висящая в гараже у соседей. К уху он завороженно прижимает маленькую книжку – так прижимают раковину, когда слушают эхо волн. Присутствия сестры Алмаз не замечает.
Он продолжает шептать:
– Обещаю… Я верю тебе, Поплина. Да, я пойду туда, обещаю.
– Ага! – вскрикивает Милли, наставляя на него пальцы как пистолет.
Алмаз ничего не замечает. Он молча поворачивается к ней спиной, прижав книгу теперь уже к сердцу.
– Попли принесет мне божьих коровок, – говорит он лицом к двери.
– Ты о чем?
– Попли принесет мне божьих коровок, мне пора уходить, – повторяет он, стоя у дверей.
– Да-,да иди, а ты случайно не видел чего-то странное в коридоре?
– Попли принесет мне божьих коровок, мне пора уходить, – повторяет Алмаз и входит в дом.
– Вот-вот, иди-ка обратно спать, – ворчит Милли, – я только проверю цыплят и вернусь.
«Лучше крысиную отраву есть, чем быть лунатиком», – думает она и прыскает со смеху.
Попли? Поплина. Имя ни о чем ей не говорит. Алмазу явно что-то приснилось. Он с девчонками не разговаривает. Не смеет даже взглянуть на них. Придурок. Пока он не сбреет эту жалкую бровь над губой, ни одна девчонка с таким именем с ним не заговорит.
Чтобы быстрее добраться до ручья, Милли решает срезать через звериное кладбище. Уже много лет здесь хоронят только больной скот и сбитых бродячих собак. Хотя в высокой траве полно жаб и ядовитых змей, это потрясающее место для игр. Нужно только топать как следует, чтобы они знали: ты идешь. Но Милли эти хитрости ни к чему: она может босиком ходить по болотам, и ни один водяной щитомордник ее не укусит. Она знает, где животные прячутся. Она может заметить паука-отшельника в самой чаще, никогда не проворонит броненосца и уж тем более – пересмешника. Только у Деды, ее дедушки, такие же способности: «полупсы, полулюди», называет он себя с внучкой. Но для Милли тут дело не только в удивительно остром обонянии: природа и звери – единственные, кто разделяет ее чувства. У них тоже чешутся когти и щетинятся колючки. Рядом с ними не нужно быть ни рассудительной, ни воспитанной. Достаточно быть собой, целиком и полностью. Шерсть и перья повинуются самой сущности зверей, их нутру. Им не нужны ни зеркала, ни соседи. Река – всегда река. Сердце у Милли того же рода, и животные чувствуют это по идущему от нее влажному резкому запаху. Так пахнут зори и бурные потоки.