— Буду иметь в виду, — усмехнулся я и приступил к сухофруктам.
Но не успел я прикончить и первую высушенную дольку яблока, как случилось нечто невероятное. Пол под ногами задрожал, словно где-то неподалеку пробегало стадо слонов, в центре столовой зародился низкий гудящий звук, который стремительно перешел в рев тысяч самолетов, в воздухе что-то оглушительно взорвалось, окутав меня теплым воздухом, а яркая вспышка света на секунду ослепила.
Мне показалось, что началось вторжение инопланетян. Я рухнул на пол, опрокинув стул, зажмурился и выставил перед собой вилку, прекрасно, однако, понимая, что из вилки оружие обороны ни к черту. В крайнем случае пришельцы умрут от смеха.
Нападения однако же не произошло. Мало того — рев самолетов стих, я даже расслышал легкий щебет птиц за окном, а в воздухе снова приятно запахло пюре, мясом и свежими булочками.
Я открыл глаза и увидел за столом Степу, мирно жующего мясо. Я поднялся с колен и осмотрелся. Грузный мужчина с ноутбуком продолжал ожесточенно терзать клавиатуру пухлыми пальцами. Танюша, отвернувшись, разговаривала по телефону. Ксюши видно не было. Все вокруг было почти как прежде.
Однако, в центре столовой, между столиками, обнаружился маленький худенький человек. Он был невысокого роста, длинноволос, с шикарной густой бородой, отчего очень походил на какого-нибудь ведущего канала «Культура». Усиливали сходство большие очки и элегантный темный костюм с бледно-желтой розочкой в петлице. Вокруг человека дрожал воздух, словно в столовой стояла многоградусная жара. Еще от кончиков его волос исходило странное бледное сияние.
Несколько секунд человек близоруко оглядывался, потом стряхнул с плеч золотистую стружку, раскланялся присутствующим и направился к стойке.
Я же поднял стул и, чувствуя себя совершенно глупо, поинтересовался:
— Это кто?
— Профессор Беттон, из университета изучения парадоксизмов и чушизмов. Планета Беталь-11, — ответил Степа и запил мясо чаем.
— Он инопланетянин?
— Угу.
— Не похож как-то, — пробормотал я. Профессор Беттон с планеты Беталь-11 о чем-то мило, вполголоса, ворковал с Танюшей. На лице профессора играла заискивающая улыбка, — и, потом, ты же сам говорил, что инопланетянам разрешен вход только через двери в стене. А он как появился? Хорошо, что не взорвал всех к чертовой матери.
— У профессора Беттона особый статус, — поднял вверх указательный палец Степа, — профессор Беттон, если хочешь знать, большая шишка в научных кругах. Признанный ученый на двадцати пяти планетах. За заслуги перед Вселенной и Космосом, а также за многие научные открытия профессору Беттону выдали карт-бланш — пропуск в любую точку нашей необъятной Вселенной! Во все миллионы миров!
— Круто! — вырвалось у меня.
— Еще бы. Он может появляться, где захочет и когда захочет. Единственное ограничение — появляться позволено только в пределах междумировых гостиниц. А там уже на своих двоих.
Профессор Беттон, тем временем, улыбаясь, принял из рук Танюши чашку с кофе на блюдце и, повернувшись лицом к залу, стал осматривать пустующие столики. Свободного места было навалом.
— Сейчас к нам подсядет, — буркнул Степа уныло, — конец здравому смыслу… Нет, я конечно уважаю профессора и его заслуги, но в разговоре он невыносим. Совершенно, да.
Словно услышав Степу (а, может, так оно и было на самом деле), профессор Беттон неторопливо направился в нашу сторону. Остановившись у столика, он поинтересовался:
— Можно присесть?
Голос у профессора был под стать внешности — низкий и интеллигентный. Отказать такому голосу было попросту невозможно, а если и откажешь, то впоследствии будешь чувствовать себя последней некультурной сволочью.
— Да, да, конечно, — пробормотал я, — присаживайтесь.
— Благодарю, — профессор пододвинул стул и сел, звонко поставив чашку на стол, между нашими со Степой тарелками. Я рефлекторно пододвинул сухофрукты к себе.
— Позвольте представиться, — сказал профессор, — профессор Беттон к вашим услугам. Ректор университета изучения Парадоксизмов и Чушизмов Вселенной.
— А я вас знаю, — ответил Степа, рассеянно разглядывая последний кусочек мяса в тарелке — виделись.
— Не припоминаю, — ответил профессор и повернулся ко мне. Блеснули в свете ламп огромные очки, — а с вами я тоже знаком?
— Нет, — ответил я.
— То есть вы ничего обо мне не знаете?
Я покачал головой. Степа незаметно закатил глаза и приложил руку к сердцу. Я думаю, это означало, что сейчас мне придется выслушать долгую и нудную речь из уст мило улыбающегося профессора. Причем, зная нескольких профессоров (конечно, не вселенского масштаба, но тоже весьма известных), я всегда удивлялся их искренней вере в то, что окружающим очень интересны их гипотезы и рассуждения. Каждый из профессоров мог часами говорить на любимую тему, спорить сам с собой, тихо рассуждать вслух, и всем им казалось, что окружающие их внимательно слушают. Хотя большинству из окружающих, в лучшем случае, наплевать. В худшем — им приходится все это слушать и незаметно позевывать в кулак.
— Я ректор самого известного университета во Вселенной, — нескромно заметил профессор Беттон, — мы занимаемся изучением парадоксов и всякой прочей чуши. Вы спросите меня — почему именно чушь? Почему, скажем, мы не изучаем «билеберду» или «чепуху»? Или, например, «абракадабру»?.. — не дождавшись ответа, а вернее не предоставив даже скромной паузы, профессор самозабвенно продолжил, — потому что чушь, уважаемый, есть ни что иное, как оборот истины! Ведь как говорят — что не истина, то обязательно чушь! А что не чушь и не истина, то парадокс!
Профессор взял чайную ложку и старательно засыпал к кружку с кофе пять порций. Я, воспользовавшись затишьем, закинул в рот сухофрукт. Степа откроено скучал.
— Так вот, юноша. Поскольку истину все знают и без нас, мы решили заняться изучением чуши и парадоксов. Как это происходит. Мы берем истину, обращаем ее в чушь и изучаем. А если оказывается, что данная истина — не чушь, значит, мы обращаем ее в парадокс. И тоже изучаем. Вам интересно? Мне тоже. Хотите пример? В данный момент я изучаю парадокс вашей планеты. Да, да! На вашей планете развиваются самые парадоксальные существа во Вселенной. Это вы, люди! И не отрицайте! Я занимаюсь парадоксом землян уже без малого пять лет. Я написал три научные работы и один доклад, который был принят на ура во многих научных кругах Вселенной.
— И что же в нас такого парадоксального? — спросил я, хотя из предыдущей речи Беттона поняль лишь малую часть.
Профессор блеснул очками:
— Начну с предисловия. Однажды утром я задался вопросом об истине. Истина звучала так — на любой планете, с пригодными условиями для жизни, рано или поздно зарождается жизнь. Согласитесь, истина неоспорима. Если жизни суждено зародиться, значит так оно и будет… помню, в то утро я как раз стоял в ванной комнате в номере одной похожей гостиницы и умывался… холодная была вода, а в голову лезли всевозможные идиомы… так вот, облачив истину в форму, я подумал о том, как бы обратить ее в чушь. И обратил — на планете, где есть условия для жизни и существует жизнь, не может быть жизни.
— Вот это чушь, — буркнул Степа, — всей чуши, которую я когда-нибудь слышал, чушь!
— Что-то я не очень понял, — сказал я, — как так?
— В этом и заключается изучение чуши. Представляете, мне нужно было доказать, что существуют планеты, на которых есть условия для жизни, есть сама жизнь, но фактически ее там быть не может.
— И доказали?
— Пока нет, — покачал головой профессор, — но из общей идеи истины и чуши я вывел еще и парадокс, которым в данный момент занимаюсь на примере вашей планеты. Как сейчас помню, стою я, значит, вытираюсь мягким розовым полотенцем и вдруг — гениальнейшая мысль! А что если существуют планеты, подумал я, где есть условия для жизни, есть сама жизнь, и она там даже может существовать, но вот каким образом существует — неизвестно!