В 1992 году, в октябре, от инсульта слегла моя мама, ее положили в Пушкинскую больницу под Москвой. Я успела застать ее живой, приехав за день до смерти, но она была уже без сознания. Утром, когда нас привезли в больницу, она умирала. Совершенно потерянный, отец сидел у изголовья кровати, я молча целовала ей руки и тихо плакала. Вдруг ее вишневые глаза потемнели от боли, превратились в черные большие зрачки, глядя в которые, я увидела, как пропасть, саму смерть. Хорошо, что этого не видел отец, он, наверное, не вынес бы. Похоронив маму, мы вместе приехали в Грозный. Я не находила себе места до тех пор, пока не увидела ее на рассвете сорокового дня. Мама, как цветная прозрачная картинка, проскользнув в дверь, остановилась надо мной. Я ясно видела ее красивое, улыбающееся, молодое лицо, каштановые волосы, грудь и плечи. Она сияла и вся светилась от счастья, как будто сдала какой-то очень трудный экзамен. Потом «оттуда» протянулась ее белая полная рука и шутливо потрепала меня за пальцы правой ноги, иногда так она делала в детстве, когда будила меня по утрам. Ее теплое ласковое прикосновение я еще долго ощущала после того, как она уже исчезла в форточке окна. Я усиленно терла сонные глаза, изо всех сил пыталась разглядеть маму за окном, среди деревьев, но ее не было. После ее прихода я сразу успокоилась. Она счастлива, ей хорошо и, самое главное, она не лежит в черной холодной земле…
А отец продолжал страдать, осунулся и слонялся целыми днями по дому, не зная, как жить дальше. Напрасно мы уговаривали его остаться в Грозном, он уехал в Подмосковье, где была могила. Он переживал и за Джохара, зная, какой нелегкий жребий ему выпал. Через месяц он, потрясенный, вернулся к нам рассказать о том, что услышал…
Он проснулся на рассвете… Нечто необъятное было перед ним, такое огромное и всезнающее, что он сам себе показался маленькой ничтожной песчинкой. Отец не видел «это» глазами, боясь их открыть, но ощущал его всем своим существом, и сам в этот момент чувствовал гораздо большее, чем могли выразить простые человеческие слова. «Это было нечто невыразимое, оно знало все». Удивительно то, что отец был твердо уверен: «оно» не причинит ему никакого вреда, и он начал задавать ему вопросы. Самым первым и важным для него был вопрос: «Что будет с Джохаром?» И получил ответ: «Он посетит много разных стран, а в мусульманском мире даже прикасаться к его одежде люди будут, как к одежде святого». «А как сложаться у него отношения с Россией?» — продолжал спрашивать отец. «От России ничего хорошего он не дождется».
Когда «это» появилось перед отцом в следующий раз, он уже знал, как себя вести, и задал вопросы обо всех нас. Все, что он услышал, потом сбылось и продолжает сбываться до сих пор. В том же декабре, в раннее морозное утро, отец взволнованно попросил меня передать Джохару, чтобы сегодня он обязательно на- дел бронежилет. «Я услышал только конец фразы, когда проснулся, «жи-ле-е-т». Потом, улетая, голос вдалеке снова повторил это слово». Я тотчас пристала к Джохару: «Надень бронежилет, отец опять слышал «этот» голос». «Слушай, какой бронежилет! Ты знаешь, какой там холод? Я в нем сразу окоченею!» Президентский дворец все еще не отапливался, Джохар был прав. Он расхаживал по нашей маленькой спальне в моем черном пуховом жилете, который в спешке надел, когда ему позвонили, в нем умылся и сейчас, погладив рукой по пуху, продолжал:
— Какой теплый «ментик», не хочется его снимать.
— Давай я тебе шерстяной жилет куплю, — предложила я.
— Не люблю носить жилеты, но с этим жалко расставаться.
Джохар попробовал на него сверху натянуть рубашку, пуговицы не застегивались. Потом надел его сверху рубашки. Под костюмом тонкий пуховый жилет совершенно не был заметен. Джохар сиял: «Как тепло! Я теперь любой мороз вынесу».
Через несколько дней ко мне пришла наша дальняя родственница Патимат, сноха дедушки Амаци, она принесла связанные ею из тончайшего белого козьего пуха носки специально для Джохара и рассказала свой сон: «Пришел ко мне умерший в том году отец и говорит: срочно свяжи из самой лучшей шерсти белые носки и отнеси Джохару». Утром, обрадованный подарком, Джохар надел эти белоснежные вязаные носки под свои обычные тонкие черные — и, как это ни странно, ботинки ему не жали. В ту холодную зиму, когда все в Рескоме по очереди простуживались, кашляли и чихали, один Джохар, как всегда, был изящно подтянут, в строгом черном костюме и белоснежной рубашке. И только лукаво улыбался в ответ на удивленные возгласы закутанных журналистов. Карие глаза его смеялись. Не мог же он сказать им на самом деле, что на нем женский жилет, а здоровье его охраняют даже с того света. Все равно никто не поверил бы.