Но, на самом деле, он был киборгом. Большинство его органов давно уже заменяли механизмы, гораздо более надежные и полезные. Не сердце, а кадмиевая центрифуга гнала кровь в его артерии. Его легкие расширялись лишь тогда, когда он громко говорил; каскад осмотических фильтров извлекал кислород из отходов жизнедеятельности его организма. Вероятно, для человека двадцатого столетия он выглядел несколько странно — с его горящими глазами и руками с семью пальцами. Но самому Дону — и, конечно, Доре — его облик казался вполне человеческим и весьма величественным. Во время своих путешествий Дон исколесил множество миров — Проксиму Центавра, Процион и рассеянные в пространстве звездные системы Цети; он возил сельскохозяйственные растения на планеты Канопуса и доставлял обратным рейсом теплокровных сообразительных зверьков с бледного спутника Альдебарана. Он повидал тысячи звезд, жарко-голубых и холодно-красных, и десятки тысяч планет. Около двухсот лет провел он в бесконечных путешествиях, делая на Земле только краткие остановки. Впрочем, нас все это совершенно не касается. Я должен рассказать о людях, а не о деталях их работы, и вы, конечно, хотите услышать об этих двоих.
Так вот, они выполнили свое намерение. Чувство, которое они испытывали друг к другу, выросло, расцвело и принесло плоды в среду, как и обещала Дора. Они встретились в помещении одного из многочисленных центров кодирования — вместе с парой добрых старых друзей, пожелавших им счастья. И пока хитроумные устройства сканировали их личности и записывали их на магнитные пластины, они улыбались, перешептывались и перебрасывались остротами с друзьями. Затем они обменялись своими электронными аналогами и разошлись. Дора отправилась в свое жилище под морской поверхностью, а Дон — на звездный корабль.
Чистая идиллия, право. Затем они жили счастливо и долго — по крайней мере до тех пор, пока им не надоела земная и небесная суета. Тогда они умерли.
И конечно, они никогда больше в глаза друг друга не видели.
О, я вижу вас, пожиратель хорошо прожаренных бифштексов, вижу, как вы скребете одной рукой мозоль на большом пальце ноги и небрежно держите книжицу с этой историей в другой, пока стерео наигрывает вам бодрые мелодии. Вы не поверили ни одному слову, не правда ли? Ни на одну минуту? Вы бурчите, что люди не могут жить так, и тянетесь за кусочком льда, который бросаете потом в стакан с выпивкой.
Но Дора, прелестная, грациозная Дора все же существует. Где-то там, в невообразимо далеком будущем, она торопливо спускается по трубе транспортера в свой подводный дом (она предпочитает это жилище; ее органы дыхания способны извлекать кислород как из воздуха, так и из воды). Если бы я только мог передать вам, с какой нежностью она вставляет электронный аналог Дона в реализатор, подсоединяется к прибору сама и включает его… если я попытаюсь рассказать вам об этом, вы просто уставитесь на меня пустым взглядом. Или изумленно вытаращите глаза и начнете брюзжать — что это, мол, за такой дьявольски нелепый способ любви? Но я заверяю вас, приятель — поверьте мне, — то, что испытывает Дора, по силе чувства и страстности ничуть не уступает экстазу любой из пассий Джеймса Бонда… и это намного больше всего, что вы можете найти в своей так называемой, «реальной жизни». Можете таращиться и брюзжать — Дору это мало беспокоит. Если она когда-нибудь вспомнит о вас, о своем пра-пра-прадедушке в тридцать третьем колене, то она скорее всего подумает, что вы были довольно забавной разновидностью доисторического животного. Честно говоря, вы им и являетесь. Ведь Дора отстоит от вас гораздо дальше, чем вы, скажем, от австралопитека, жившего пять тысяч веков назад. Вы не смогли бы и секунды продержаться на плаву в мощных течениях ее жизни. Вы же не думаете, что прогресс будет идти по прямой линии, верно? Вы же понимаете, что он возрастает, постоянно ускоряется — может быть, даже по экспоненте? Ему требуется чертовски много времени в начальной стадии, но когда он наберет обороты, он взрывается, как бомба. И вы, пожиратель бифштексов, развалившийся в кресле со стаканом скотча в руке, — вы еще только опасливо подносите горящую спичку к запалу этой бомбы. Шесть или семь сотен тысяч дней от рождества Христова — разве это срок? Дора живет в эпоху Миллионных Дней — десять тысяч лет отделяют ее от нас. Ее тело способно превращать жиры в глюкозу со скоростью, которую мы не можем себе представить. Пока она спит, продукты жизнедеятельности ее организма разлагаются в кровеносной системе; это значит, между прочим, что утром ей не надо спешить в туалет. Расслабившись на полчаса, она может по своему капризу сконцентрировать затем больше энергии, чем все население Португалии тратит сегодня за день, и использовать ее, чтобы запустить на орбиту спутник или перепахать кратер на Луне. Она очень любит Дона. Она трепетно хранит каждый его жест и все оттенки его голоса, нежное касание ладони, горячие ласки и страстные поцелуи — все, что записано на пластине его электронного аналога.
И Дон, конечно, тоже любит Дору. Где бы он ни находился — в плавучем городе, дрейфующем в нескольких сотнях ярдов над ее жилищем, или на планете Арктура, удаленного на пятьдесят световых лет, — ему достаточно только включить свой реализатор, чтобы перед ним, вызванная из магнитной памяти аналога, появилась живая Дора. Вот она, перед ним — и восторженно, неутомимо они любят друг друга всю ночь. Не во плоти, конечно, — такое предположение было бы просто забавным, если учитывать, что значительная часть тела Дона заменена механизмами. Но ему не нужна плоть, чтобы ощутить наслаждение — ведь половые органы сами по себе ничего не чувствуют. Как и руки, грудь, губы; все это — только рецепторы, регистрирующие и передающие сигналы. Мозг — вот где рождаются ощущения; он расшифровывает эти сигналы, и человек корчится в агонии или тает от удовольствия. И реализатор моделирует для Дона ощущение объятий и поцелуев, он дарит ему долгие, страстные, самозабвенные часы, проведенные с вечным, нетленным аналогом Доры. Или Дианы. Или нежной Розы, или веселой Алисы — со всеми, с кем он уже обменялся аналогами или обменяется в будущем.
«Вздор, — скажете вы, — для меня все это выглядит форменным безумием». А вы сами? С вашими лосьонами после бритья и обожаемым красным автомобилем? Вы, чьи дни проходят в перекладывании бумажек на столе, а одинокие ночи — в бесплодном рукоблудии? Скажите мне, вы задумывались над тем, как можете вы выглядеть, например, в глазах Тиглатпаласара I или Аттилы, повелителя гуннов?
Алгис Будрис
Далекий шум шоссе
Перевод А. Дмитриева
— Лэн! Лэнни! — Странный человек, лежавший на соседней койке, пытался разбудить меня.
Я лежал впотьмах, заложа руки за голову, и прислушивался к шуму проходивших мимо больницы машин. Даже глубокой ночью — а только глубокой ночью человек с соседней койки и отваживался говорить со мной — поток машин за стеной не иссякал, потому что город здесь пересекало федеральное шоссе. Именно это и спасло меня, поскольку врач «скорой помощи» так и не смог остановить кровотечения. Еще полмили, еще пара минут — и я был бы пуст, словно сброшенная змеиная кожа.
Но сейчас я был в полном порядке — за исключением того, что крыло грузовика не хуже ножа отсекло мне обе ноги. Я был жив и мог слышать шум грузовиков, всю ночь проносящихся мимо. Длинные-длинные автопоезда; полуприцепы, прицепы, трейлеры, рефрижераторы… прибывающие на побережье из Чарлстона и Норфолка… идущие в Нью-Йорк… приходящие из Бостона, из Провиденса… Я знаю всех ребят, что сидят за баранками этих машин. Джек Биггс. Сэм Лазовиц. Крошка Моррз, на безымянном пальце правой руки которого не хватает первой фаланги. Только я был выше Крошки, поверьте.
Работа в диспетчерской — вот что ждет тебя, Лэнни, сказал я себе. Не повкалываешь теперь. Не будет больше плохого кофе, стылых ночей, забитых песком бессонницы глаз. Староват стал для дороги. Как-никак тридцать восемь. Никуда не денешься.
— Лэнни…
Человек с соседней койки говорил только шепотом. Не удивительно — у него были основания бояться. Он опасался разговаривать днем, потому что, стоило ему издать звук, как сестра тут же втыкала в него иглу шприца. Втыкала в узкий просвет между бинтами, которыми он был обмотан, и поспешно уходила. Порой она промахивалась, и под кожу ему попадала лишь часть морфия, от чего немела только рука. Когда получалось так, человек с соседней койки говорил мне об этом. Он пытался заставить сестру промахнуться, чуть двигая рукой. Иногда она замечала это, но чаще нет.