Сегодня, когда мы расположились у огня, и пламя отбрасывало пляшущие тени на наши лица и заснеженные деревья вокруг, я решил, что дальше откладывать разговор нельзя. Изя уже дремал, завернувшись в тулуп, а Сафар сидел, глядя в огонь невидящим взглядом.
— Сафар, — начал я негромко, чтобы не разбудить Изю. — Я вижу, ты сам не свой. Еще тогда, когда я сказал, что ты едешь со мной, ты будто гору с плеч скинул, но с тех пор ты еще мрачнее обычного. Рассказывай, что за забота тебя гложет? Может, вместе что придумаем.
Сафар вздрогнул, словно не ожидал, что я обращусь к нему. Он медленно повернул голову, и в свете костра я увидел в его глазах боль, его обычно непроницаемое лицо дрогнуло. Потом он тяжело вздохнул, уже не скрывая этого.
— Улэкэн, — тихо сказал он. — Жена моя. Помнишь, Курила-ага, у нее изуродованы ноги… Щетина конская в пятках. Ходить ей больно, мучается она. В России искусные лекари, которые могут эту щетину извлечь. А Кяхта город торговый, богатый, там всякий народ бывает, можно такого лекаря найти. Китайского, или монгольского, или даже русского. Я хочу найти для Улэкэн доброго лекаря, чтобы она могла ходить нормально, как все люди. Чтобы не страдала больше!
Я смотрел на этого сурового, молчаливого воина, готового идти на край света ради любимой женщины. Вот она, его тайна. Простая, человеческая. Теперь его поведение стало мне абсолютно понятным.
— Понятно, Сафар, — сказал я, положив ему руку на плечо. — Понятно. И хорошо, что сказал. Вместе поищем доктора для твоей Улэкэн. Может, и найдем там кого-нибудь, кто сможет ей помочь. А если нет — будем искать дальше. В Чите или где-нибудь еще. Не оставим твою супружницу в беде!
Сафар благодарно посмотрел на меня, и в его глазах я увидел благодарность.
— Спасибо, Курила-ага, — тихо сказал он. — Ты… настоящий друг.
Разговор с Сафаром снял камень с моей души — по крайней мере, в отношении его состояния. Но впереди маячила Кяхта, а значит, и встреча с Аглаей Степановной Верещагиной. Мы уже были знакомы. Еще весной, когда мы с Левицким под видом австрийского коммерсанта Тарановского и его французского секретаря Верейски пытались сбыть в Кяхте остатки нашего фарфорового клада, судьба свела нас с этой незаурядной женщиной. Тогда она произвела хорошее впечатление.
Я хорошо помнил тот обед в ее роскошном особняке. Изысканные блюда, блеск столового серебра, утонченные манеры хозяйки, ее прекрасное знание французского, ее живой интерес к европейской политике и торговле. Но я чувствовал, что она не так проста, как хотела казаться. А новость об отмене крепостного права, которую принес тогда городской голова, и вовсе превратила тот вечер в историческое событие.
Теперь же мне предстояло встретиться с ней уже как с начинающим золотопромышленником. И от этой встречи зависело очень многое. Нам нужно было не только выгодно продать наше золото, но и заручиться ее поддержкой, и попробовать использовать ее связи для легализации нашего прииска. А может еще и с доктором поможет…
Путь от Сретенска до Кяхты оказался куда как более оживленным, чем наше предыдущее путешествие по безлюдным, скованным льдом просторам Амура и Шилки. Здесь уже чувствовалось горячее дыхание «Великого Чайного пути» — торгового тракта, соединявшего Россию с Китаем и Монголией. Нам все чаще встречались скрипучие, тяжело груженые купеческие обозы, тянувшиеся бесконечной вереницей. Лохматые, низкорослые лошадки, выдыхая клубы пара на морозе, с трудом тащили сани, доверху набитые тюками с чаем, спрессованным в твердые, как кирпичи, плитки, рулонами тончайшего китайского шелка, переливающегося на солнце всеми цветами радуги, и связками драгоценной пушнины — соболей, лисиц, белок. На облучках сидели угрюмые, закутанные в овчинные тулупы возчики, понукая лошадей кнутами и зычными криками. Иногда мимо нас проносились почтовые тройки с колокольчиками под дугой, оставляя за собой облако снежной пыли и лихие, разудалые крики ямщиков в расписных тулупах и высоких бараньих шапках. Мы проезжали мимо бурятских улусов, где из-за снежных сугробов виднелись островерхие крыши войлочных юрт, из которых лениво тянулся сизый дымок, а вокруг бродили стада косматых, неприхотливых лошадок.
Наконец, когда нанятые лошади уже заметно притомились, а мы сами порядком измучились от холода и пронизывающего степного ветра, на горизонте показались знакомые очертания Кяхты — города, который когда-то стал для нас с Левицким воротами в новую, свободную, но такую опасную жизнь.
Город не сильно изменился с нашего последнего, весеннего, визита: те же добротные, каменные купеческие дома с высокими заборами и наглухо закрытыми воротами, те же оживленные торговые ряды Гостиного двора, где толпился самый разный люд — русские купцы, китайские торговцы в своих синих халатах и круглых шапочках, буряты в ярких национальных одеждах, казаки, чиновники, просто бродячий люд. Суета на границе с китайским Маймачен, отделенной от Кяхты лишь узкой нейтральной полосой, казалось, не прекращалась ни на минуту.