Он представил остальных: двое хмурых, молчаливых братьев лет по тридцать и совсем молодой, румяный парень, смотревший на нас с любопытством.
— Аглая Степановна приказала доставить вас в целости и сохранности. Исполним, — без эмоций добавил Рекунов. Его взгляд скользнул по нашим новым саням, по уложенным припасам, и я увидел в нем тень одобрения. Он ценил основательный подход.
— Рад знакомству, Степан, — кивнул я. — Выезжаем завтра на рассвете. Располагайтесь.
Вечером стряпчий Зарубин принес в номер окончательные, заверенные всеми печатями бумаги нашего товарищества, я почувствовал, как последний этап кяхтинской эпопеи завершен. Я спрятал тяжелый пакет с договором и рекомендательными письмами Аглаи рядом с деньгами. Теперь все было готово.
Перед сном я еще раз подошел к карте.
— Ты посмотри, Изя. Какая огромная страна. И где-то здесь, — я повел пальцем по извилистой линии тракта, — затеряна одна-единственная девушка.
— Мы ее найдем, Курила, — уверенно сказал Изя, укладываясь под медвежий полог. — С такими деньгами и с такими казаками мы хоть самого черта из пекла достанем.
На рассвете наш небольшой караван — двое саней сопровождения и наша основательная кошевка — выехал из Кяхты. Четверо охранников Верещагиной во главе с опытным Степаном Рекуновым, двигались слаженно и без лишних слов. Они держали дистанцию, внимательно осматривая дорогу и обочины. Их присутствие внушало чувство безопасности, но одновременно служило постоянным напоминанием о том, что я не вполне хозяин своей судьбы.
Мы ехали несколько часов, углубляясь в белое безмолвие Забайкалья. Однообразный пейзаж — припорошенные снегом сопки, редкие перелески, почерневшие на морозе — усыплял и наводил тоску. После полудня мы остановились на короткий обед у замерзшей речушки. Разожгли костер, вскипятили чай, разломили мерзлый хлеб с салом. Рекунов и его люди ели быстро, не снимая оружия и по очереди наблюдая за окрестностями.
Через час мы снова были в пути. И не проехали и пяти верст, как за очередным поворотом, в низине, перед нами открылась жуткая картина.
Заснеженную, укатанную дорогу преграждали двое опрокинутых почтовых саней. Вокруг в неестественных позах застыли тела лошадей и людей. Свежий снег вокруг был истоптан и окрашен бурыми пятнами запекшейся крови.
— Стоять! — отрывисто скомандовал Рекунов своим людям. Он мгновенно оценил обстановку. — Разбой. Свежий. Объезжаем по целине. Живо!
Его люди тут же взялись за ружья, готовые к бою.
— Он прав, Курила! — прошептал бледный Изя, хватая меня за рукав. — Поехали отсюда, пока душегубы не вернулись!
Но я смотрел на эту сцену бойни, и что-то внутри меня воспротивилось. Оставить этих людей вот так, как падаль, на растерзание волкам?
— Погодите, — твердо сказал я. Мой голос прозвучал неожиданно громко в звенящей тишине.
Рекунов обернулся, его лицо было непроницаемо, но в глазах читалось недоумение.
— Господин Тарановский, мой приказ — ваша охрана. Это место опасно. Мы уезжаем.
— Мы не уезжаем, Степан, — возразил я, глядя ему прямо в глаза. — Там могут быть выжившие. Мы должны проверить. Это наш долг.
— Мой долг — вы, а не мертвые почтари, — отрезал он.
— А мой долг — оставаться человеком, — нажал я. — Если там все мертвы, мы погрузим тела в сани и вернемся в Кяхту. Их нужно похоронить по-христиански и сообщить о нападении. Мы не можем просто проехать мимо.
Рекунов смерил меня долгим, тяжелым взглядом. Он взвешивал приказ Верещагиной и мое неожиданное упрямство. Наконец, он недовольно крякнул.
— Двое со мной, осмотрим. Двое — здесь, наготове. Господина Тарановского охранять в первую очередь! — бросил он своим людям.
Мы осторожно подошли ближе. Картина была страшной. Четверо почтарей и двое ямщиков были убиты выстрелами в упор. Почтовые мешки вспороты и пусты. Убиты были и все шесть лошадей — преступники явно не хотели, чтобы кто-то мог быстро догнать их или поднять тревогу. Я опустился на корточки рядом с одним из убитых — человеком лет сорока в темно-зеленом мундире почтового служащего. Трупное окоченение уже тронуло тело.
— Осмотрели, господин Тарановский. Все мертвы, — доложил Рекунов, подходя ко мне. — Возвращаемся в Кяхту. Вы были правы, нужно сообщить.
Я уже было согласился, как вдруг из ближайших заснеженных кустов в стороне от дороги донесся слабый, едва слышный стон.
— Стой! — выкрикнул я. — Туда!
С револьвером наготове я бросился к кустам, Рекунов и один из его людей — за мной. Там, привалившись к стволу молодой сосны, сидел один из почтовых служащих. Его тулуп был пропитан кровью, лицо — землистого цвета, но глаза были открыты, и смотрел он осмысленно и умоляюще.