И я вдруг с совершенной ясностью понял, что Левицкие, скорее всего, не единственные жертвы в этой схеме. Наверняка по всей линии будущей железной дороги, от Москвы до Нижнего, разыгрывались десятки таких же драм. Десятки помещиков, чьи земли приглянулись строителям, подвергались такому же давлению, шантажу, мошенническим схемам. Наверняка это целая система, отработанная французами еще в Европе и принесенная к нам с истинно российским масштабом и французской изощренностью. Система по отъему земли и денег, организованная этими парижскими хищниками.
И барон Штиглиц при всем его уме и прозорливости оказался в этой системе таким же обманутым, как и купец Кокорев. Он думал, что финансирует прогресс, строительство дорог. А на самом деле финансировал шайку международных мошенников.
Эта мысль наполнила меня каким-то холодным, злым азартом. Я понял, что у меня в руках появился новый, неожиданный козырь.
Похоже, я нащупал тайну. Тайну, которая могла взорвать весь этот французский карточный домик.
Глава 24
Не успев бросить вещи в гостинице на Тверской, где меня, изнывая от любопытства, дожидался Изя, я тотчас направил записку сенатору Глебову, убедительно прося его встретиться как можно скорее.
— Вот, Изя, дуй к нему, а заодно вызови Плевака. Нам понадобятся все мозги, какие только можно наскрести!
— Странно ты, Курила, последнее время выражаешься! — принюхиваясь, с подозрением произнес Шнеерсон. — И отчего так пахнет дымом?
— От паровоза, конечно же. Хватит глупых вопросов, шевели поршнями! — буркнул я.
Ворча, что, может, стоит слугу нанять, Изя отправился в путь, а вскоре вернулся с известием, что все устроено и меня ждут.
Через час я, не сменив даже пропахшей дымом одежды, стоял вместе с Изей перед Кремлем. Федор Никифорович ждал нас в Александровском саду.
— Позвольте провести вас. Я уже бывал у сенатора по делам опеки и знаю, где его кабинет! — пояснил он.
Меня провели по гулким, головокружительно высоким и бесконечно длинным коридорам Московского Сенатского дворца. Каждый мой шаг отдавался под высоченными сводами, словно я шел по дну каменного колодца. Воздух был спертый, пах вековой пылью, сургучом и тем незримым, но вездесущим казенным духом, что впитывается в сами стены властных кабинетов, где невидимые шестеренки бюрократического левиафана медленно, но неумолимо перемалывают миллионы судеб. Я в своем дорожном, пропахшем дымом платье чувствовал себя инородным телом, случайно проникшим в эту систему.
И это, кстати, была истинная правда.
Кабинет сенатора Глебова оказался под стать всему зданию: огромный, темный, заставленный шкафами, чьи стеклянные дверцы скрывали ряды одинаковых пухлых папок. На стенах портреты суровых сановников в париках, с неодобрительным прищуром взирающих на посетителей. Сам Александр Иосафович, с прямой, как гвардейский штык, спиной, стоял у окна, глядя на кремлевские стены. Впервые я видел его в рабочем кабинете и поразился, насколько он гармонировал с этим кормилом власти.
— Излагайте, господин Тарановский, — произнес он, не оборачиваясь. Голос его, низкий и рокочущий, казалось, заставил дрогнуть пылинки в пробивавшемся в щель портьеры солнечном луче. — Ваша записка из гостиницы была составлена в очень… сильных выражениях!
Я подошел к массивному письменному столу. Никаких предисловий, в прошлой жизни я понял: время — самый ценный ресурс, особенно когда твои противники его не ценят.
— Французы начали строить мост через Клязьму. Без оформления земель, без всяких на то оснований. Строительные склады, впрочем, постигла небольшая неприятность… — Тут я позволил себе криво усмехнуться. — Вчера я имел неудовольствие наблюдать результат неосторожного обращения с огнем со стороны нанятых рабочих. Ужасно: все сгорело дотла. Но, как мы все понимаем, это лишь отсрочка. Главное не в этом.
— А в чем же? — надменно спросил сенатор, с заметным неодобрением глядя на меня.
— Я говорил с бароном Штиглицем в Петербурге.
Глебов нахмурился. Его лицо, изрезанное морщинами, было непроницаемо, но в глазах мелькнул острый интерес.
— И что же сказал вам наш первый банкир?
— Он сообщил, что поместье Левицких выкуплено Главным обществом за двести сорок тысяч рублей серебром. И показал соответствующие бумаги.
Наступила тишина. Даже старые часы на камине, казалось, замерли. Сумма была настолько абсурдной, ложь настолько наглой, что, прямо по Геббельсу, казалась истинной правдой.
— Двести сорок тысяч… — медленно, словно пробуя слова на вкус, повторил сенатор. Лицо его окаменело. — Значит, эти господа грабят своих компаньонов, подсовывая финансистам фальшивые отчеты. Похоже, нам есть что обсудить!