Я видел, что мои слова немного успокоили его, хотя и не развеяли всех его тревог.
— Но я могу положиться на тебя, Серж? Сестра и брат — это все, что у меня есть!
— Мы столь многое уже прошли вместе — как можете вы еще сомневаться во мне? — Мне даже как-то обидно стало.
Левицкий был тронут.
— О, разумеется! Серж, если у тебя получится — моя признательность и благодарность тебе будет безгранична! Затем он уединился с письменными принадлежностями, и через полчаса все было готово.
— Вот. — Он протянул мне два небольших самодельных конверта, запечатанных пихтовой смолой. — Это письма для Ольги.
— Я сделаю все, что смогу, Владимир Александрович, — пообещал я. — Честное слово.
Он крепко пожал мне руку.
— Спасибо, Серж. Спасибо за все!
Тем временем Амур окончательно встал. Лед был достаточно прочен, чтобы выдержать вес нарт. Орокан вернулся, привезя с собою пять больших собачьих упряжек и разномастные нарты. Собаки, столь похожие на привычных в России лаек, азартно пожирали нашу юколу и заливисто перебрехивались друг с другом.
Наконец, началась погрузка нарт: помимо теплой одежды, провианта, оружия и боеприпасов, нужно было взять и то, ради чего, собственно, и затевалась вся эта поездка, — золото.
Двадцать с лишним пудов — это, по самым скромным прикидкам, было около четверти миллиона рублей по нынешним ценам. Огромная сумма! Целое состояние! С таким богатством можно было и насосы купить, и инструмент, и рабочих нанять, да еще и на взятки чиновникам осталось бы. Да что там — свой пароход купить можно на эти деньги! Но везти с собой такую ценность было и крайне опасно.
Пока я метался со сборами, ко мне подошел Сафар. Наш молчаливый, всегда готовый к бою башкир.
— Курила, — сказал он своим обычным, немного гортанным голосом, глядя мне прямо в глаза. — Возьми меня с собой. Золото — вещь опасная, много желающих на него найдется. А я… я тебя не подведу.
Я без проблем согласился. Кому, как не ему, я мог бы доверить охрану нашего золотого запаса? Вот только чуть позже, вспоминая его странный взгляд, я начал задумываться. Что-то в его поведении, в его слишком уж настойчивом желании ехать с нами сильно меня насторожило. Сафар никогда не был болтлив и никогда не навязывался. Он из тех, что молча выполняет свою работу, не задавая лишних вопросов. А тут вдруг сам вызвался, да еще и с таким жаром… И, даже с головой погружаясь в хлопоты, я не мог отделаться от ощущения, что у Сафара есть какой-то свой интерес…
Глава 3
Провожать нас вышел весь наш поселок. Старый Захар перекрестил меня на прощание, женщины-нанайки плакали, артельщики желали удачи. Левицкий стоял поодаль, явно не выспавшийся и молчаливый, он провожал нас долгим, задумчивым взглядом. И вот, заскрипел лед под полозьями нарт, радостно взвизгнули застоявшиеся остроухие лайки, и вскоре наш прииск скрылся за заснеженными деревьями. Впереди нас ждал долгий путь: первым делом мы направлялись по льду амура и Шилки в Сретенск, главный речной порт Забайкалья. Собаки бодро тянули нарты, и уже к середине дня мы вышли на простор Амура. Стоял морозный, ясный декабрьский день. Низко висевшее над горизонтом солнце заливало заснеженную тайгу ослепительным блеском. Впрочем, уже вскоре нам пришлось одеть берестяные очки — насаптоны: в ясный день ничего не стоило схлопотать снежную слепоту.
Я сидел на передних нартах, рядом с Ороканом, который ловко управлял своей дюжиной лохматых, нетерпеливых псов. Собаки, радостно взлаивая и вырываясь из-под его крепкой руки, легко тащили легкие, просмоленные нарты по прозрачному льду замерзшего Амура. Морозный ветер обжигал лицо, но это был приятный, бодрящий холод. Жена Захара снабдила меня в дорогу теплой, подбитой мехом кухлянкой, а на ногах моих были высокие торбаса из оленьей кожи, руки защищали меховые рукавицы. На коленях я держал берестяной короб, в котором, заботливо завернутые в лыко, лежали три оставшиеся китайские фарфоровые вазы — те самые, что проделали столь долгий путь из Монголии на Амур.
Рядом со мной, укутанный в несколько слоев одежды так, что виднелся только кончик его покрасневшего от мороза носа, сидел Изя Шнеерсон,. Он то и дело ежился, кутался плотнее в свой необъятный кожух и что-то бормотал себе под нос про «эту собачью жизнь» и «когда же мы доберемся-таки до цивилизованных мест».