Глебов медленно кивнул, его взгляд был устремлен куда-то в пустоту. Глядя на его сухое, продубленное бюрократическими битвами лицо, я почти физически ощущал, как в его голове вращаются шестеренки имперской машины власти. Это было все равно что в 21 веке предложить совету директоров инициировать полный аудит с привлечением ФСБ против собственной дочерней компании, за которой маячит фигура вице-премьера.
— Это, конечно, хорошо. Но ревизия — это чересчур! — наконец произнес он глухо. — У Главного общества могущественные покровители! Попытка начать такое расследование может быть сорвана на самом верху, а меня самого обвинят в превышении полномочий и сведении личных счетов!
— Таки нет! — вдруг экспансивно выкрикнул Изя. Перестав качаться на стуле, он вскочил, подбежал к столу и уперся в него костяшками пальцев. — Я вас умоляю, ваше превосходительство! Какой такой личный счет? Вы опекун сирот! Сирот рода дворян, чье достояние расхищают иностранные проходимцы! Это же не просто предлог, это повод для немыслимого скандала! Кто в Петербурге осмелится публично заявить, что интересы французских мошенников важнее слез русского сироты, которого опекает сенатор, герой войны? Да за такое, ой-вэй, можно и на дуэль вызывать!
Я мысленно зааплодировал: пройдоха Изя интуитивно нащупал главную управляющую кнопу этой системы — не закон, а «понятия». Честь, долг, защита сирых и убогих — все то, что было вышито золотом на их знаменах и к чему можно было успешно демагогически апеллировать.
Глаза Глебова сверкнули. Он ударил ладонью по столу так, что малахитовая чернильница подпрыгнула, едва не окрасив зеленое сукно безобразными фиолетовыми пятнами.
— Черт побери! Неужели я дожил до тех лет, когда еврей учит меня, как отстаивать дворянское достоинство, и при этом правильно поучает⁈ К черту все! Они не посмеют! Я потребую назначения сенаторской ревизии по делу об опеке Левицких и злоупотреблениях, связанных с их имуществом. Это будет прекрасный повод заглянуть во все их дела. Решено: я немедля еду к генерал-прокурору. Он мой старый товарищ по корпусу, он не откажет!
Глебов обвел нас торжествующим взглядом, как человек, решившийся на благородный, хоть и опасный поступок.
— Мне понадобится своя канцелярия, — продолжил Глебов, уже входя в роль «сенатора-ревизора». — Для производства ревизии принято составлять временный штат. И я не хочу полагаться на казенных чиновников, которых мне пришлют из департаментов: там у каждого второго может быть свой интерес.
Он посмотрел на Плевака.
— Федор Никифорович. Пусть вы студент, не имеете чина, пусть мы с вами совсем недолго сотрудничаем, но я уже имел возможность убедиться, что ваш ум остер, а знания закона глубоки. Я хочу видеть вас в моей канцелярии в качестве специалиста по Гражданскому Уложению. Вы будете изучать документы, готовить запросы и заключения. Согласны?
Лицо Плевака залила краска. Он вскочил, вытянулся в струнку и, казалось, перестал дышать. Участвовать в настоящей сенатской ревизии… для студента-юриста это было все равно что для юного поручика получить командование армейским корпусом.
— Ваше превосходительство… я… это… величайшая честь в моей жизни! Я… я сделаю все!
— Уверен, — коротко кивнул сенатор. Затем его тяжелый взгляд переместился на Шнеерсона. — С вами, господин… э-э… Зосим Исаевич, сложнее. Ваше положение неопределенно. Но мне нужен человек, способный видеть то, чего нет в бумагах. Разбираться во всяких уловках и людской алчности.
— Таки нужен специалист по коммерческим махинациям и поиску украденного, — с готовностью подсказал Изя, расплываясь в улыбке. — Думаю, такая должность в штате не предусмотрена, но мы можем назвать ее скромнее. Я буду вашими глазами и ушами там, куда ваше превосходительство не станет и смотреть, чтобы не запачкать перчаток.
Я едва сдержал смех. Этот цирк становился все более увлекательным. Сенатор, студент-идеалист и одесский мошенник. Дрим-тим, мать ее. Непобедимая команда!
— Хорошо, — после паузы решил Глебов. — А вы, Тарановский? Какую роль вы отводите себе?
— Я? — Я развел руками. — Я всего лишь австрийский подданный, господин сенатор. И частное лицо, озабоченное судьбой родственников друга. Боюсь, в сенатской ревизии я фигурировать не смогу, моя роль — оставаться в тени. Но, если вам понадобится совет, как заставить механизм работать быстрее или как надавить на нужную точку… я всегда к вашим услугам. В конце концов, человеческая природа везде одинакова. Что в Вене, что в Москве.
«Что в двадцать первом веке, что в девятнадцатом», — мысленно добавил я.