– Бедная Ханна.
– Ну, так или иначе, но из нее выросла красивая девочка, но как-то по-своему красивая. Уильям говорил, что она чувствовала себя все более отвергнутой и начинала ненавидеть всех без разбора, а потом влюбилась в этого цыгана и позволила ему заниматься с ней любовью. – Филиппа передернула плечами и вздохнула. – Уильям говорил, что он был беспутным бродягой, судимым за мелкое воровство. Уильям говорил, что не понимает Ханну. Но все дело было в отсутствии чувства собственного достоинства.
– Да.
– Ну, и закончилось все, конечно, беременностью. А этот цыган прекрасно знал, как ему действовать. Он заявился к Киту и потребовал отступных, иначе он разнесет по всей деревне, что спит с его красавицей дочерью. Кит накинулся на него, сбил на землю, избивал ногами, и у того произошел разрыв почки.
«Черт возьми, – подумал я, – мне еще повезло».
– Кит сказал Уильяму об этом. Эта троица ребят всегда норовила заставить старика расхлебывать дерьмо. Уильям откупился от цыгана, и это обошлось в десять раз дороже того, что тот спрашивал у Кита первоначально.
– Жуть зеленая, – сказал я.
– Вот так и появился на свет Джек, и ему не удалось вырасти нормальным человеком. Ханна души в нем не чает. Уильям платил и платил без конца за его воспитание.
– Уильям рассказывал вам все это?
– Ну да, дорогой мой. Ну, не все за один присест, как я рассказываю вам. У него иногда случались моменты откровения. Он приходил ко мне, смертельно устав от них всех, и облегчал душу, мы немного выпивали джина, и – если ему хотелось, ну, вы знаете, мой дорогой – потом он говорил, что ему стало лучше, и уезжал домой…
Она вздохнула по далекому прошлому.
– Конрад, – неожиданно проговорила она, – много лет назад пристрастился к героину.
– Не может быть!
Филиппа кивнула:
– В молодые годы. В наше время молодежь знает, что им грозит, когда увлекаются наркотиками. Когда Конраду было двадцать, для него это казалось великим приключением. Так это объяснял Уильям. Они стали колоться вместе с другим молодым человеком, второй вколол себе слишком большую дозу и умер. Это было в университете. Как рассказывал Уильям, разразился дикий скандал, но он забрал Конрада оттуда, замял все и поместил Конрада в закрытую и очень дорогую клинику на лечение. Конрада он заставил написать письмо и описать все, что он чувствовал, и все, что видел под воздействием наркотика. Уильям не показывал мне, что написал Конрад, но письмо это все еще хранил. Он сказал, что Конрад вылечился, и гордился им. Но в университет Конрад не вернулся. Уильям держал его дома, в поместье.
Вот он, этот крючок, на котором Марджори держала Конрада. Даже по прошествии стольких лет Конраду не хотелось, чтобы стало известно о его юношеском проступке.
Филиппа допила джин и налила себе еще.
– Освежить ваш стакан?
– Да нет, мне хватит. Пейте, пейте. Я же весь в скобках.
Она рассмеялась и заговорила совершенно свободно и непринужденно:
– Когда Киту было приблизительно столько же лет, когда он был молод и красив, и еще до того, как он натворил все эти жуткие вещи, он отшлепал дочку одного из рабочих на ферме. Спустил трусики и отшлепал. Она не сделала ничего плохого. Он сказал, что ему хотелось узнать, как это будет. Уильям заплатил отцу девушки целое состояние – конечно, по тем временам, – чтобы тот не пошел в полицию. А ведь тут и не пахло изнасилованием.
– Все равно ничего хорошего.
– Как сказал Уильям, Кит получил урок. После этого он бил и насиловал только своих жен. А за это не наказывают.
Лицо у нее сразу посуровело, мое, наверное, тоже.
– Простите, мой дорогой, – промолвила она. – Я любила Мадлен, но прошло уже целых сорок лет. И она сумела выбраться из этого, снова выйти замуж, родить вас. Уильям говорил, что Кит никогда не простил ей, что она презирала его.
Возможно, потому, что я никак не мог выбросить это из головы, я проговорил:
– Вчера Кит сказал, что обязательно прикончит меня. Прошло уже столько лет, сорок, а он все еще хочет поквитаться.
Она озабоченно посмотрела на меня.
– Он в самом деле так сказал?
– Да.
– Но, мой дорогой, вы не должны недооценивать его. Он очень вспыльчив. Что вы собираетесь делать?
Я видел, что ею руководит больше любопытство, нежели забота обо мне, в конце концов, речь шла не об ее жизни или смерти.
– От одного моего вида он приходит в бешенство, – сказал я. – Можно было бы просто уехать. Уехать домой. Положиться на судьбу, может быть, он и не кинется за мной.
– Дорогой, вы принимаете это слишком легко.
Я и сам почти не спал эту ночь, думая про тоже, но ответил с очень беспечным видом:
– Возможно, потому, что все это так не похоже на настоящую жизнь, как будто это происходит с кем-то другим, то есть я хочу сказать, что как-то непривычно обсуждать, убьют тебя или нет.
– Очень хорошо вас понимаю, – сказала она. – Так что… вы уезжаете?
Ответить ей я не мог, потому что и сам не знал, что сказать. Я должен был помнить, что со мной тут пятеро детей, и ради их безопасности мне следовало бы, думал я, избегать каких-либо столкновений. Он с таким остервенением бил меня ногами, что не приходилось сомневаться в его маниакальной ненависти ко мне, а теперь он, похоже, уверен, что получил вполне законное оправдание для нападения на меня, так как с моей помощью признание Квеста попало в руки Марджори. Фактически Кит был уличен в преступлении, он возненавидел меня окончательно. Глубоко в душе я верил, что этот псих не остановится перед убийством, и тогда невольно становилось не по себе.
Благоразумие подсказывало мне уехать, сделать это хотя бы ради детей. Да, благоразумнее всего было бы уехать. Нельзя быть героем каждый день недели, сказал я недавно Тоби, и сейчас пришло время отступать.
Однако я, может быть, и хотел бы уехать, но та часть моей личности, которая принимает окончательные решения, уехать не могла.
– Как жалко, – с досадой произнес я, – что не смогу поступить, как принято у Стрэттонов, и шантажировать Кита, чтобы он оставил меня в покое.
– Да вы что, мой дорогой! Что вы говорите!
– Просто у меня нет компромата на него.
Она наклонила голову набок, глядя на меня и размышляя.
– Не знаю, поможет это вам или нет, – медленно произнесла она, – но у Конрада, вероятно, имеется то, о чем вы сейчас сказали.
– Что же такое у него есть? Что вы имеете в виду?
– Мне неизвестно, что это такое, – ответила она, – но Уильям каким-то образом имел возможность приструнивать Кита последние несколько лет. Какая-то постыдная история. Раньше он даже морщился, когда при нем упоминали имя Кита. Однажды Уильям сказал, что есть вещи, огласки которых он не хотел бы даже после смерти, и он собирался рассказать обо всем Конраду, наследнику, чтобы тот был в курсе темных дел семьи. Мне никогда до этого не приходилось видеть Уильяма таким расстроенным. Когда он приехал ко мне в следующий раз, я поинтересовалась этим, но он не хотел вдаваться в подробности. Он только сказал, что передаст Конраду запечатанный конверт с категорическим указанием, когда его открыть, если вообще возникнет ситуация, чтобы его понадобилось открыть, и при этом добавил, что всегда старался делать для своей семьи только добро. Одно только добро.
Она остановилась, замолчав от переполнявшего ее чувства.
– Он был таким милым, ах, если бы вы только знали.
– Да.
Тайна перестала быть тайной. Филиппа уронила несколько слезинок, отдав дань старой любви и привязанности, а теперь обрела душевное равновесие. Я встал, поцеловал ее в щеку и спустился по лестнице за своими свежеподстриженными сорванцами.
Они смотрелись великолепно. Мастерство Пенелопы снова растопило мои чувства. Мальчики хохотали вместе с ней, и я, я, сгоравший от желания обнять ее, заплатил за их стрижку (как она ни протестовала), поблагодарил ее и, умирая от желания, вышел с сыновьями на улицу.