Припадок в театре прошел удивительно легко — ничего общего с пожирающим изнутри раскаленным безумием, которое сейчас рвалось наружу. Тогда хотелось убить. Уничтожить, изуродовать, превратить женщину, посмевшую перевоплотиться в его демона, в нечто безобразное и безымянное.
Но сейчас, с того мгновения, как Ника отказалась отдать, ему хотелось причинить боль. Больше, чем человек в состоянии вынести, больше, чем другой в состоянии причинить.
Пока он контролировал это желание. Но не знал, «пока» оно не поглотило сознание целиком, или «пока» он сидит на цепи.
Зато, кажется, Мартин знал точно.
— И что же ты предлагаешь делать, а? — зло спросил он, дернув цепь. — Ждать, пока ее убьют? Мартин? Мартин?!
Это произошло впервые. Первый раз в жизни Виктор в критический момент не смог докричаться до Мартина потому что тот уснул. Не потерял сознание, не ушел и не был заперт — он просто уснул в кресле, уронив руку с подлокотника.
…
Виктор спал, и Мартину не хотелось его будить. Не хотелось звать Нику, пытаться убедить ее отдать ключ — он действительно не знал, как поступить. Лучшим выходом было бы попросить Нику оставить ключ там, куда он сможет дотянуться, и сказать ей бежать. Он был уверен, что Виктор не будет долго думать, выбирая между местью и спасением сестры. В конце концов когда-то он не смог спасти Ришу, променяв ее на месть. И до сих пор не мог смириться с потерей.
Но он знал, что Ника не сбежит, а если и удастся ее убедить — скоро вернется.
Мартин не мог понять, чего же больше в ее любви — изуродованного, больного, заставляющего на грани с одержимостью цепляться за него, или другого — настоящего, светлого и такого большого, что то, уродливое просто не имеет значения?
Но как бы ему ни хотелось, он не мог поверить, что дело в настоящем чувстве. У него не было повода сомневаться в том, что Риша любила Вика — Мартин наблюдал эту любовь столько лет, смотрел на это чувство с его рождения и до сих пор наблюдал мучительную агонию, которая длилась, но никак не хотела оборваться.
И все же Риша сбежала. Сбежала, хотя Вик умолял ее остаться. Сбежала, хотя не могла не чувствовать, как бьется в судорогах его душа, непривычная к красным вспышкам.
Тогда Мартин был моложе и мягче. Он отпустил ее легко, не осуждая и даже внутренне не противясь ее уходу. Разве мог он что-то изменить, разве имел право принуждать девушку, которую любил как младшую сестру?
Он помнил, как смотрел ей вслед и думал, что Виктора теперь ничто не спасет. Что он проснется другим человеком. И что в жизни Риши насилия было слишком много — в семье, на улицах, даже в театре, куда она пыталась сбежать. Разве мог он тогда изуродовать насилием еще и ее любовь, заставив остаться?
Но теперь все было наоборот. Все, что Мартин тогда посчитал жестокостью, родилось снова. В новую любовь, так непохожую на прежнюю. Теперь Ника не покинет его никогда, как бы жесток Виктор ни был.
И Мартин точно знал, что стоит Нике отдать ключ — случится новый припадок, накатит новая волна безумной черноты. Сможет он спасти ее?
Он закрыл глаза. Там, в глубине сознания щерились красноглазые воспоминания о потаенных желаниях Виктора. Каждое отпечаталось будто на негативе, и Мартин видел ясно их все.
Самые мутные, блеклые, будто вымытые акварели, были связанны с Милордом. Контролируемая, спланированная жестокость, выплетенная манипуляция. Те, что были темнее и ярче дышали ненавистью и к Мартину. Виктор думал, стоит ли прикидываться, если можно подставить настоящего человека. Эти мысли были притушены горечью стыда.
Но самые яркие были незамутненным звериным безумием. Эта жестокость была безыскусна и вульгарна, в ней не было ни следа изысканного садизма, который предпочитал Виктор. Мартин читал эти образы и его тошнило — там не было ничего, кроме пыток, насилия и медленной, мучительной смерти.
Но страшнее всего были не картины, которые видел Мартин, а чувство, которое испытывал Виктор, когда они прорывались в его сознание. Это был горький, обреченный ужас и животная тоска, от которой ломило зубы и сводило горло подступающим воем.
— Что же ты будешь делать? — шепнула Мари. Проницательная Мари, появляющаяся ниоткуда в самый неподходящий момент.
— Не знаю, — признался Мартин. — Я… не знаю.
— Все ты знаешь, — грустно сказала она. — Пока он ее не убьет — не успокоится. И когда убьет… успокоится не сразу. Он ни за что не простит такого унижения, а девочка ни за что не станет думать головой. А еще ты знаешь, что ему нужно вернуться домой, потому что Лера ни в чем не виновата, и ему действительно надо решать свои проблемы.